Кирилл Кожурин - Протопоп Аввакум. Жизнь за веру

Это видение вдохновило Аввакума на новые духовные подвиги и придало сил в борьбе за попранную веру. Напротив, заключённые в Угрешском монастыре поп Никита Добрынин и диакон Феодор Иванов, не выдержав голодовки и сурового заключения, 2 июня дали на допросе игумену монастыря Викентию «покаянные письма», в которых признали церковные реформы. Но едва ли раскаяние их было искренним. Переведённый в Покровский монастырь диакон Феодор вскоре «ужаснулся своему отступничеству», бежал оттуда и «выкрадчи из дому своего, где преж сего жил, жену свою и детей, бежал» , затем «был сыскан» и окончательно осуждён собором. Никита Добрынин тоже впоследствии вернётся к старой вере и будет одним из главных действующих лиц в событиях знаменитой Хованщины, участвуя в спорах с никонианами в Грановитой палате. За свои убеждения ему суждено будет сложить голову на плахе 11 июля 1682 года…

Несмотря на то что к Аввакуму никого не пускали, вскоре в народе начинают распространяться слухи о его чудесных видениях. 7 июля в монастырь пришли из Москвы сыновья Аввакума Иван и Прокопий с племянником Макарием Козьминым. Они отстояли всенощную и ночевали в монастырской трапезной вместе с богомольцами. Наутро они имели разговор с Аввакумом через окно, но были немедленно схвачены и допрошены игуменом Викентием. Сначала все они выдавали себя за племянников протопопа, но затем вынуждены были во всём признаться. Выяснилось, что они ходили к отцу «под окошко и спрашивали его о здоровье, и он-де им сказал: “Живете-де не тужите”. А о явлении-де и ни о чем иных слов… не говорил» . Сыновья и племянник Аввакума подтвердили, что «видения никакова от него не слыхали» . Через два месяца митрополит Павел Крутицкий велел их освободить «с записью, чтоб им… ложных снов отца своего Аввакума никому не розсказывать» .

Невдалеке от Никольского монастыря находилось царское «потешное село» Остров, откуда царь нередко наведывался в монастырь. Аввакум вспоминал, как однажды в обитель приехал царь, но к нему зайти так и не решился: «И, посмотря около полатки, вздыхая, а ко мне не вошел; и дорогу было приготовили, насыпали песку, да подумал, подумал, да и не вошел; полуголову взял и с ним, кое-што говоря про меня, да и поехал домой. Кажется, и жаль ему меня, да видит, Богу уж то надобно так» . Вероятно, это произошло 30 июля 1666 года, когда царь «изволил итить в Остров».

В Никольском Угрешском монастыре Аввакум пробыл 17 недель. 2 сентября царь приказал отослать его подальше от столицы, в Боровский Пафнутьев монастырь, причём игумену Парфению был дан строгий наказ «посадить Аввакума в тюрьму и беречь ево накрепко с великим опасением, чтобы он с тюрьмы не ушел и дурна никакова б над собою не учинил, и чернил и бумаги ему не давать, как и прочим колодникам» . 5 сентября 1666 года Аввакума доставили в Боровский Пафнутьев монастырь. Здесь он пробыл до 30 апреля 1667 года. Несмотря на строгие условия, в которых содержался Аввакум, время от времени боярыне Морозовой удавалось передавать в монастырь «потребная и грамотки».

В Пафнутьевом монастыре знаменитого узника посещали различные духовные лица, пытавшиеся его увещевать и склонить на сторону реформаторов. Так, 12 сентября приезжали ярославский диакон Козьма и подьячий Патриаршего двора Василий Васильев «из Пушкарей», привозили с собой какие-то «выписки в тетрадях от властей» и долго уговаривали Аввакума принять новую веру. При этом Козьма вёл себя двусмысленно. Вместо того чтобы «вразумлять» протопопа, Козьма всячески поддерживал его, втайне ободряя в следующих словах: «Не отступай ты старого того благочестия! Велик ты будешь у Христа человек, как до конца претерпишь; не гляди на нас, что погибаем мы!» Всё закончилось тем, что Аввакум написал «духовным властям» «сказку с бранью с большою» и отослал с диаконом и подьячим. 4 декабря прибыл игумен Парфений из Москвы, «морил Аввакума три дни и в стюденой тюрьме держал ево» . 30 января вновь приехал диакон Козьма и от имени Павла Крутицкого и Илариона Рязанского вновь уговаривал Аввакума, причём «приходил к нему пьян ночью, хотел извести ево» .

Келарь Никодим, который в период первого заточения Аввакума в Пафнутьевом монастыре был «добр» к узнику, во время второго его привоза «ожесточал»: «задушил было меня, завалял и окошка и дверь, и дыму негде было итти, — тошнее мне было земляныя тюрьмы: где сижу и ем, тут и ветхая вся срание-сцание; прокурить откутают, да и опять задушат» . Хорошо зашёл к протопопу добрый человек, дворянин Иван Богданович Камынин, вкладчик монастыря. Покричал на келаря и «лубье и все без указу разломал» . С тех пор у Аввакума в темнице хотя бы появилось окно и он мог свободно дышать.

Но когда протопоп попросил Никодима открыть дверь темницы в день Пасхи, «Велик день», святой для каждого православного, и посидеть на пороге — келарь отказал, при этом ещё и обругав узника. Вскоре Никодим тяжело заболел: «маслом соборовали и причащали, и тогда-сегда дохнет» . В ночь со Светлого понедельника на вторник было ему видение: «прииде к нему муж во образе моем, — пишет Аввакум, — с кадилом, в ризах светлых, и покадил ево и, за руку взяв, воздвигнул, и бысть здрав» . Исцелённый келарь вместе с келейником, который также был свидетелем этого великого чуда, пришёл к Аввакуму ночью в темницу и сказал: «Блаженна обитель, — таковыя имеет темницы! блаженна темница — таковых в себе имеет страдальцов! блаженны и юзы!» Упав перед протопопом на колени, Никодим просил у него прощения: «Прости, Господа ради, прости, согрешил пред Богом и пред тобою; оскорбил тебя, — и за сие наказал меня Бог» . Аввакум приказал Никодиму и келейнику никому не рассказывать об этой тайне. Однако наутро за трапезою келарь не мог удержаться и поведал о произошедшем чуде всей братии монастыря. К Аввакуму за благословением и молитвой потянулись иноки — «бесстрашно и дерзновенно». Протопоп поучал их от Писания, призывая держаться древлего благочестия, хотя бы «втай». Даже враги его и противники примирились в тот день с ним.

Тайно навещали Аввакума в темнице и его сыновья вместе с юродивым Феодором. Спрашивал Феодор: «Как-де прикажешь мне ходить — в рубашке ли по-старому или в платье облещись? — еретики-де ищут и погубить меня хотят» . Рубашка была единственной одеждой, которую носили люди, взявшие на себя подвиг юродства, и при такой бросавшейся в глаза особой примете Феодору было трудно укрыться от властей, развязавших гонения на юродивых. Если раньше юродивых, всегда особо почитавшихся на Руси, можно было встретить даже за царским столом, то с началом церковной реформы отношение к ним резко изменилось — Никон «юродивых святых бешеными нарицал и на иконах их лика писать не велел» .