Бо Грёнбек - Ханс Кристиан Андерсен

Однако ему пришлось воспользоваться сим старинным способом передвижения по пути дальше на юг. Из Инсбрука он выехал вечером по пустынной проселочной дороге через Бреннерский перевал. «Следы колес шли вплотную к глубокой, отвесной пропасти, где нет никакого ограждения, ничего, кроме встречающихся изредка могучих елей, которые цепляются своими длинными корнями за откос; при свете луны пропасть кажется бездонной; какая тишина! слышны лишь звуки журчащего ручья; мы не встретили ни одного путника, ни одна птица не пролетела мимо; и скоро так похолодало, что стекла повозки разукрасились морозными цветами, и мы видели только лунный свет, разбивающийся о края цветов».

В следующих главах дается ряд картин дальнейшего путешествия по Италии. К числу самых красивых относится вечерняя прогулка по проселочной дороге через Апеннины, где снова впечатляюще описаны покой и тишина в природе. Однако самая знаменитая глава посвящена поездке на веттурино [43]из Флоренции в Рим, это лучшая часть книги. Читая ее, до мозга костей чувствуешь, каково было путешествовать по Тоскане в те времена: тряская езда по плохим дорогам, грязь на постоялых дворах, нашествие мух и комаров, удивительная смесь порока и красоты в маленьких городах. В Отриколи казалось, что улицы «мостили во время землетрясения; на постоялом дворе было такое изобилие грязи, что я предпочел ужинать в хлеву, чем в этих засаленных комнатах, там по крайней мере запах был естественный. Зато виды были бесподобно прекрасны; выступали сине-зеленые горы, расстилались глубокие и плодородные долины. Красота и грязь — да, верно говорят, что в мире нет совершенства, но поистине здесь совершенно и то и другое». Остроту рассказу прибавляет портрет невыносимого английского туриста, эдакого самоуверенного и невоспитанного чудовища, который всегда занимал лучшее место в дилижансе и за столом хватал лучшие куски, был со всеми груб и всем недоволен, от обслуживания на постоялых дворах до водопадов Терни, — как раз подходящий тип, чтобы вдохновить всегда живую фантазию Андерсена. Насколько правдива история о нем, судить невозможно, но, надо думать, это не сплошная выдумка.

Можно простить автору, что главы о Риме и Неаполе кажутся немного блеклыми после этого фейерверка — и после «Импровизатора», где он нарисовал оба этих города и пейзажи вокруг них столь незабываемо, что каждое новое описание кажется лишь слабым повторением, вторым сортом его впечатлений от этих мест.

Но, начиная с Неаполя, все было новым для него и для читателей, и отсюда «Базар» становится связным описанием путешествия, которое начинается с переезда по морю, а потом разворачивается в широкую панораму юго-восточной Европы. Как уже рассказывалось выше, он плыл на французском пароходе восточной линии — уникуме современного комфорта, как ему казалось, — через Мессинский пролив на Мальту и дальше в Пирей. Это было паломничество в неведомое, и он жадно вбирал впечатления своими необыкновенно чуткими органами чувств. Он впитывал все: вид гор Неаполитанского залива, которые поднимались из моря, словно окаменелые массы пены, вулкан Стромболи, выплевывающий ракеты огня, величественный снежный конус Этны, который словно парил над облаками, сушей и морем, сожженную солнцем Мальту и парусную прогулку оттуда по необыкновенному Средиземному морю, спокойному, ослепительно синему, «словно кусок бархата, растянутый по земному шару». Когда Мальта исчезла за горизонтом, белый массив Этны еще долго виднелся в ясном мартовском воздухе на северо-западе, а далеко на северо-востоке писатель своим необычно зорким зрением различал снежные вершины Пелопоннеса.

Андерсеновское описание этого морского путешествия — настоящая магия языка. Читателя затягивают впечатления, ослепляют солнце и краски. Читая, чувствуешь, будто сам проплыл по бескрайнему, открытому Средиземноморью, даже если никогда не пересекал Альпы.

Конечно, среди пассажиров были замечательные и интересные люди, в том числе благородно-сдержанный перс в зеленом кафтане и белом тюрбане. Однажды вечером они оказались рядом на палубе. Они не могли завязать беседу, но наконец Андерсен заговорил по-древнееврейски; он учил этот язык в школе и, припомнив первые строчки Книги Бытия, процитировал их с датским произношением, а перс, вероятно решив, что это английский или французский язык, улыбнулся, кивнул и ответил единственной европейской фразой, которую знал: «Yes, sir, verily, verily» [44]. На этом разговор окончился.

Рано утром пароход бросил якорь в бухте Пирея. Андерсен прибыл в Грецию. Это была страна, разоренная войнами. Еще не прошло и десяти лет после окончания кровавой освободительной борьбы против турок, и страну раздирали внутренние усобицы, экономические трудности и моральное разложение. Для Андерсена характерно, что он умудрился провести месяц в Афинах, новой столице, вращаясь в дипломатических и придворных кругах, но, кажется, так и не услышал более подробно о чудовищных трудностях, с которыми сталкивалось молодое государство, и о том, что делали король и правительство для их преодоления. Подобные вещи его не интересовали. Несколько живописных рассказов о выступлениях молодого короля при разных обстоятельствах, несколько слов о том, что королевская чета, безусловно, пользуется уважением и популярностью и что, должно быть, тяжело носить корону в этой стране — вот и все, что писатель рассказывает о жизненно важных проблемах молодой Греции.

Его занимали другие вещи, прежде всего то, что можно узнать при помощи глаз: пейзаж, народная жизнь, удивительный город Афины (единственный, который он посетил) и поразительный Акрополь. Дар описывать увиденное не изменяет ему и в этих главах. Трудно забыть оттическую равнину, расстилавшуюся перед ним, когда он прибыл в Пирей: густые чистые краски в прозрачном воздухе, молчаливая и суровая красота гор — или пестрая толпа веселых, живописных греков на улицах столицы шестого апреля, в день национального освобождения. Что касается Афин, то по прибытии туда ему показалось, что «город как бы в спешке пристроен к рынку, где непрестанно шла бурная торговля». Но дальнейшее описание создает другую картину. Своеобразие Афин начала сороковых годов состояло в том, что это был поселок турецкого облика, который внезапно стал резиденцией правительства западноевропейской ориентации. Убогие старые хижины стояли там бок о бок с нарядными современными домами. Новый театр, где шли итальянские оперы, помещался на пустыре, а в конце базарной улицы строился королевский дворец. Афины были полу-Востоком, где насаждался Запад.

В Афинах было что-то и от античной Эллады. Но в каком состоянии! Несколько печальных руин на улицах и некогда сиявший мрамором Акрополь: хаос ветхих турецких хибар, сараев, античные глыбы и разнообразный хлам — и возвышающиеся над ними развалины бессмертного Парфенона, разрушенного солнцем и дождем, в рубцах от пушечных снарядов, обезображенного веками вандализма. Андерсен каждый день совершал паломничество туда, наверх, захваченный зрелищем и пораженный мерзостью запустения.