Вадим Бойко - После казни

Процедура отбора узников была простой и быстрой. Один из писарей громко выкрикивал номер по списку, узник выходил из строя, подкатывал рукав левой руки, на которой был вытатуирован номер. Под наблюдением эсэсовцев писари сверяли номер на руке с тем, что значился в списке, после чего узник переходил на другую сторону площадки, где становился в строй отобранных.

Наконец назвали и мой номер. С замиранием сердца я подошел к писарю. Один из них пристально поглядел мне в лицо, словно стараясь запомнить. Я не сомневался, что это был один из тех, кто устроил мне перевод в Явожно. Я и представить себе не мог, что спустя шестнадцать месяцев встречусь с ним и познакомлюсь ближе, но уже не в Освенциме, а в Маутхаузене. Это был Юзеф Циранкевич — один из авторитетнейших руководителей освенцимского подполья.

Вызвали и Жору. У меня сразу отлегло от сердца. С Жорой хоть на край света!

Из нашего блока на этап забрали всего сто человек. Остальные были из других блоков. После окончания отбора всех оставшихся загнали в блок, а мы прождали еще с полчаса, пока закончили отбор узников из других блоков. На меня раз или два поглядел Ауфмайер, но ничего не сказал. Очевидно, наше исчезновение его вполне устраивало.

Нас подвели к машинам, еще раз сверили номера со списками, после чего эсэсовский офицер начал отсчитывать по пятьдесят человек на каждую машину. Это были специально оборудованные для перевозки узников мощные дизельные грузовики с высокими бортами. Но брезентовых тентов не было. По-видимому, эсэсовцы не пожелали задыхаться в такую жару…

Мы с Жорой взобрались в кузов и стали у правого борта. Пятьдесят человек образовали плотный живой четырехугольник, который огородили от эсэсовцев стальной сеткой. У заднего борта была скамья для автоматчиков, расположившихся лицом к нам.

Узники радовались, что наконец-то вырвались из этого ада, в котором бесследно сгорали десятки и сотни тысяч человеческих жизней.

Нас ожидало путешествие в неизвестность, и все-таки это было путешествие, а неизвестность — ведь это еще не крематорий!

Говорят, человек ко всему привыкает. В центральном Освенциме я пробыл двадцать пять дней, нашел здесь верных друзей и благодаря им уже не голодал, но разве можно было привыкнуть к лагерю?

Когда наша колонна была уже готова к отъезду, дали отбой блокшперы. Из блоков высыпали полумертвецы, между блоками забегали лойферы. Вот капо погнал группу узников с носилками и метлами убирать мусор. А вот над выгребной ямой копошатся несколько «мусульман» в надежде отыскать что-нибудь съедобное… Жизнь лагеря постепенно входила в свой обычный ритм. По-прежнему работал крематорий. Из трубы валил густой черный дым. В воздухе стоял тошнотворный смрад.

За двадцать пять дней тут ничего не изменилось. Все было таким же, как в первый день: изнуряющая жара, невыносимое зловоние, дыхание смерти. Как и тогда, над лагерем кружились черные снежинки — это из трубы крематория валила пушистая жирная сажа.

Ничего не изменилось. Изменился только я. Освенцим выжал из меня сыромятину — я стал морально и физически закаленным гефтлингом, готовым к любым испытаниям. Я прошел большую школу борьбы и страданий и стал совсем другим человеком. В Освенциме я нашел ту незримую черту, которая разграничивает добро и зло, и глубоко осознал, чему обязан посвятить свою жизнь.

Колонна машин вышла на шоссе, по которому двадцать пять дней назад нас привезли в Освенцим. Тогда меня поразили тысячи людей в полосатых арестантских робах. Они стояли по колено в болоте и, не разгибаясь, копали водосточные канавы. И сегодня я увидел по обочинам дороги тысячи людей в полосатых робах. Только они уже не стояли, а сидели на коленях. В руках у них были тяжелые стальные молоты. Узники подымали и опускали их на камни, которые они разбивали на щебень. Из-под тысячи молотов летели искры. Мне казалось, что это были искры великой ненависти…«Рано или поздно, — подумал я, — эти искры испепелят кровавый фашизм…»

79-летний киевлянин Вадим Бойко — единственный человек, которому удалось бежать из газовой камеры за несколько секунд до того, как захлопнулись бронированные двери и пустили газ «Циклон Б». Ему удалось выжить и после расстрела 28 июня 1943 года в гестаповском подвале.

Лет 20 назад на Куреневке Бойко остановили несколько бандитов. Раздели, отобрали часы, одежду, обувь. Заметили татуировку на левом предплечье. «Что это, батя?» — «Мой освенцимский номер…» Грабители слушали Вадима Яковлевича минут 15, потом вернули вещи и дали ему 100 рублей: «Уважь, отец…»

— 16-летним парнишкой меня схватили на улице Сквиры и вывезли в Германию. Шесть раз я убегал, на брюхе прополз всю Германию и половину Польши, крался по чужой земле и снова попадался. Все побеги кончались неудачей. В застенках фашистского рейха повторялось одно и то же: меня фотографировали, брали отпечатки пальцев, допрашивали, пытали. За 13 месяцев я успел побывать в тюрьмах Лейпцига, Берлина, Франкфурта-на-Майне, Дрездена, Бреслау, Гинденбурга, Кройцбурга и Бойтена.

На допросах я неизменно повторял одну версию: меня, затравленного беспризорника, везли на работу в Германию, по дороге я отстал от эшелона. Следователи спрашивали: «Как? Разве эшелон не охранялся?» Отвечал, что на одной из станций, когда часовой отвлекся, я выскочил из вагона и побежал искать воду, потому что ее нам не давали, а меня мучила жажда. Не успел напиться, как поезд тронулся. Мол, боялся, что, если сдамся властям, меня будут бить. Вот и попрошайничал, пока меня не задержали.

Меня спасало то, что был маленьким, тощим, выглядел как 14-летний мальчишка. Каждый раз я называл придуманные имя и фамилию. Ловили меня далеко от места побега, так что мои версии было сложно проверить. Обычно через пару недель меня отсылали в ближайший концлагерь.

Последний побег кончился драматически. Я долго пробирался по территории оккупированной Польши, сам себя убеждал, что каждый шаг приближает меня к родине. Опух от голода, у меня начался страшный авитаминоз, куриная слепота (я почти ничего не видел, особенно в сумерках). Замечу, в какой стороне красный шар солнца садится — значит, там запад. На ощупь вхожу в темный лес и через два шага практически слепой. Руки вытягиваю, чтобы глаза не повредить ветками.

Однажды в темноте меня ударили прикладом по голове. Так я попал в гестаповское управление Кракова. Руководил им главный следователь Краус. Обычно палачей гестапо изображают недоумками, а Краус был полиглот, владеющий многими европейскими языками, чистюля — форма с иголочки, ногти отполированы и бесцветным лаком покрыты.