Вадим Бойко - После казни

Кстати, все они получали посылки Международного Красного Креста — 10 килограммов деликатесов в месяц. Плюс родственники имели право присылать вещи и еду.

Существовали и лавки, где можно было отоварить выданные за выполнение плана талончики. Имелось все необходимое, кроме спиртного и курева (для эсэсовцев и их приспешников — даже бордели).

Аушвиц — самая большая тайна фашизма, потому что это был лагерь уничтожения — фернихтунглагер. По инструкции Гиммлера за шесть месяцев из узников выжимали мускульную силу. Вся их еда — черпак баланды. А потом — газовая камера.

Два дежурных врача осматривали заключенных, прибывавших эшелонами, и принимали решение: пригодных к работе направляли в лагерь, остальных же немедленно посылали на фабрики истребления. Маленьких детей убивали всех: они не могли работать. То же делали с женщинами-узницами, забеременевшими в борделях. Если дитя успевало родиться, его тут же уничтожали.

В лагере были организованы специальные больницы, хирургические блоки, гистологические лаборатории…

В 10-м блоке лагеря содержались одновременно до 400 заключенных-женщин. Над ними производились жуткие опыты: их стерилизовали, облучая рентгеном, потом удаляли яичники, прививали рак шейки матки, убивали детей в материнском чреве и вызывали искусственные роды на разных сроках беременности.

В 21-м блоке производились массовые опыты по кастрации мужчин после облучения рентгеновскими лучами. Этим занимались профессор Шуман и врач Деринг. У детей забирали всю кровь, чтобы потом переливать ее немецким солдатам. Перед ликвидацией узникам вырывали золотые коронки, снимали искусственные челюсти. После того как тела были превращены в пепел, его просеивали снова в поисках золота. Главный «дантист» Освенцима Фельдман за четыре года превратил в слитки более восьми тысяч килограммов золота из зубов жертв. Золото каждый месяц посылали в Центральный институт охраны здоровья!

Немцы — народ практичный. Из костей в специальных дробилках делали щебенку, которой в Биркенау, построенном на болотах, укатывали все дороги между секторами. Делали насыпь высотой в полтора метра, трамбовали, добавляли битум для стяжки.

Пепел шел на удобрение немецких полей. Одежду, обувь, белье, очки, детские коляски, даже костыли и протезы рук и ног складировали для нужд Третьего рейха. В Берлин шли по 20 вагонов с вещами в сутки. Только за полтора месяца — с 1 декабря 1944 года по 14 января 1945 года — в Германию было отправлено 192 652 женских платья и 222 269 мужских костюмов.

Женщинам срезали волосы, сортировали и паковали в тюки по 50 килограммов. На них стояла цена — 50 марок. Как оказалось, морской канат, сплетенный из женских волос, в семь раз прочнее стального, к тому же не ржавеет. Еще делали войлочные прокладки под станки для устранения вибрации и шума, седла, чуни для солдат, воюющих на Восточном фронте. Ну и парики, конечно.

После войны одна американская миллионерша, путешествуя по Западной Германии, купила красивую девичью косу и послала своей дочери за океан. Через несколько лет эта же миллионерша побывала в Освенциме и среди экспонатов музея увидела косы сожженных фашистами девушек. Туристка потеряла сознание и в тот же день телеграфировала дочери, чтобы та сожгла подарок. Говорю вроде бы о вещах общеизвестных, но сейчас об этих зверствах мало кто помнит.

Почему после лагерей меня не упекли на Колыму, как поступили с большинством тех, кто был в плену? Опять повезло. Я всего четверо суток просидел в Смерше. Но меня спас земляк-генерал — он оказался из Сквиры.

Может, крамольные вещи скажу как участник заключительных боев Отечественной войны. Мы, победители, боялись друг друга — в каждом взводе на 35 человек было по три стукача.

Мог бы остаться в армии, но я, фанатичный человек, хотел стать таким же сильным, как до войны. Занимался спортом, ходил зимой на лыжах в одной майке, купался в проруби. А в армии кормили ужасно плохо. После войны пехотная норма питания номер два была на 100 калорий меньше, чем получали узники советских концлагерей.

Как-то один солдат на политзанятиях встал: «Рядовой Серошапка. Разрешите обратиться. Скажите, пожалуйста, почему мы всегда голодные?» Начальство аж взвилось: «Как вы смеете! Это душком антисоветским попахивает. Еще Суворов сказал: русский солдат должен быть худым, но выносливым. У нас полно мяса и масла, но это вам не откорм свиноматок! А если начнете языком молоть, у нас есть штрафбаты». Вот такие были порядки в сталинской армии.

Несколько раз ко мне прилетал лауреат Ленинской премии писатель Сергей Сергеевич Смирнов. В последний — уже смертельно больной. Лицо белое, как мука. Рак на последней стадии…

Так вот, Смирнов пробился к самому Брежневу, просил представить к правительственным наградам меня и двух старших лейтенантов, переживших ужасы плена.

Зашел Смирнов в кабинет, а там в кресле, как император, восседает Брежнев. Вокруг стоят начальник Главного политуправления Советской Армии и Военно-Морского Флота Епишев, члены Политбюро Гришин, Суслов, еще человек семь. И секретарь.

Леонид Ильич прокашлялся и вещает: «Дорогой Сергей Сергеевич, вы настоящий герой-ветеран, коммунист, фронтовик. Вот вы опять принесли представление на трех человек. А вы задумывались, нужно ли это партии? В Уставе нашей армии сказано: «Ничто, даже угроза гибели, не должно заставить советского воина-патриота оказаться в плену». А тут три года шлялись по Германиям… У молодых воинов в армии начнется брожение: «Если случится ядерный удар, зачем мне жизнью рисковать? Люди же сдались в плен, а потом стали героями, награждены. Чем я хуже?» Вы разрушаете всю нашу идеологическую воспитательную систему!»

Смирнову даже присесть не предложили. Когда ему дали слово, он попытался объяснить свою позицию: «Я должен сказать, это мой святой долг. Во-первых, Бойко не коммунист». Суслов: «Ах, еще и беспартийный!» И руками замахал. «Да, беспартийный. Но он — легенда, символ борьбы. Совсем мальчишкой стал членом подпольной освенцимской организации. Его многократно перебрасывали из одного блока в другой, чтобы местные гестаповские стукачи не капнули, где он. Вадим Бойко не принимал присягу, как красноармеец, не давал клятву партии, как коммунист. Он боролся по зову своего сердца. С первого дня оккупации совершал диверсии в Сквире».

«Товарищ Смирнов, — прогундосил Брежнев. — Мы вас очень ценим, но надо прекращать эпидемию ваших выступлений. Хватит будоражить народ неизвестными героями. На будущей ядерной войне (не дай Бог, она стрясется) нам будут нужны тысячи таких, как Матросов, а не таких, как этот… как его… ваш Бойко. Но вы много сделали и на фронте, и после войны. Поэтому мы награждаем вас орденом Дружбы народов». Выносят орден и цепляют Смирнову. Театр абсурда.