Вера Тулякова-Хикмет - Последний разговор с Назымом

– Что я наделал, что я наделал…

В эти утренние минуты ты частенько спрашивал меня:

Я с трудом опять проживаю наши встречи, и уже не могу, не хочу этому противостоять. Нет, мы с тобой рядом. Я раззнакомилась с целым миром. Сегодня долго не могла вспомнить, что играют по радио. А был это «Пятый танец» Брамса…

Уже когда мы были вместе, я спросила однажды, как тебе удалось бежать из Турции.

– Мне помог товарищ Павлов. Ваш русский ученый. Его книга мне попалась в тюрьме. Я внимательно изучил его науку об условных рефлексах – просто меня заинтересовал его эксперимент. Потом, когда я вышел из тюрьмы, я забыл об этой книге.

Вспоминаю дни, когда я вышел из тюрьмы.

Не «выпустили», а «вышел сам» Под нажимом

Друзей – извне,

Моим – изнутри,

И под нажимом времени распахнулась тюремная

дверь.

Радость,

Ликование, восторг,

Немного гордый,

немного удивленный восторг.

Блеск мечты.

Надежды, висящие на ветвях мечты, —

Еще не плоды.

Только мечты.

Желание громко рассказать о тюрьме —

всем и себе самому.

Просыпаешься, вздрагиваешь – это тюрьма

до сих пор входит в мой сон.

Привычки тюремных лет,

Запреты тюремных лет,

нелегко расстаются со мной.

Не заклеиваю письмо, словно жду,

что будут его проверять.

По вечерам механически жду,

когда дверь запрут на засов,

а лампочки вспыхнут сами собой.

Радость, ликование,

восторг.

Однако праздничным дням приходит конец,

как и всяким другим дням.

Смотришь – крыша течет.

Окнам нужен ремонт.

Нужно свет провести.

Нужно газ подключить,

Нужно уголь на зиму купить,

Нужно простыни, книги и даже тарелки купить.

Руки готовы к труду. Они трудились в тюрьме,

но тюрьма

Усыпила знанья мои.

Денег нет.

Опасно влезать в долги.

Как, с чего я начну

постройку дома свободы моей? Что хочу я всем этим сказать?

Ты умна, моя женушка. Ты

Догадаешься и поймешь.

Не любил ты говорить про тюрьму. Если и рассказывал, то какие-нибудь забавные случаи. А если истории были жестокие, то старался рассказать их без драматизма. Не хотел, чтобы тебя жалели. Но многие тюремные привычки забывал с трудом. Всякий раз удивлялся, зачем шведы в гостиницах каждое утро меняют постельное белье. Любил, чтобы везде в комнатах горел свет, и самый яркий. Ненавидел темноту, заборы, замки, всевозможные пропуска, визы. Любил хорошо освещенные дома, нарядные улицы, демократичные города.

И вот я держу в руках книгу, пришедшую из Турции. Книга о тебе. В ней твоя фотография, сделанная в тюрьме. Мое сердце сжимается от боли: стоишь одиноко у стены каземата, согнувшись от ветра и холода в длинном изношенном пальто, в худых башмаках без шнурков, костлявый печальный узник. Прижал к груди тощую грязную кошку, ушел в себя, потерял самого себя в себе, впал в задумчивость. И, глядя на эту фотографию, я проклинаю себя, Назым, что недожалела, недолюбила, недоберегла тебя. А кошки в твоей жизни когда-то играли не последнюю роль. Все-таки первые настоящие стихи ты когда-то тоже написал о кошке. Помнишь, как одна дама, пианистка и жена известного руководителя известного театра, умоляла, требовала, чтобы ты написал статью в защиту кошек, чтобы вместе с ней боролся за их права?

Дама просила:

– Одно ваше слово, и мальчишки не будут откручивать им хвосты.

Кажется, она возглавляла секцию кошек в Обществе охраны животных. Ты пытался отделаться от нее, говорил, что уже написал «Элегию Шайтану».

– Но это же про собаку! – возмущалась дама. – А у нас кошки!

Ты боялся ее голоса, шутил, выкручивался, и все повторялось. В конце концов ты смалодушничал и пообещал статью написать. Ситуация осложнилась. Звонки пошли сплошным потоком. Теперь, как только телефон начинал звонить, ты бежал в другую комнату с криками:

– Меня нет! В Москве нет! В Европе нет!

И вот однажды меня врасплох вопросом о твоей обещанной статье застал звонок другой женщины с незнакомым голосом. Гнусно было выкручиваться, и я сказала ей:

– А Назым написал замечательные стихи про кошку!

– Что вы говорите! – воскликнула она растроганно. – А как мне их получить?

– Откройте его последнюю книгу и найдите. Стихи называются «Сказка сказок».

– Прочтите мне хоть несколько строк.

Стоим над водой —

чинара и я.

Отражаемся в тихой воде —

чинара и я.

Блеск воды бьет нам в лица —

чинаре и мне.

Стоим над водой —

кошка, чинара и я.

Отражаемся в тихой воде —

кошка, чинара и я.

Блеск воды бьет нам в лица —

кошке, чинаре и мне.

Стоим над водой —

солнце, кошка, чинара и я.

Отражаемся в тихой воде —

солнце, кошка, чинара и я.

Блеск воды бьет нам в лица —

солнцу, кошке, чинаре и мне.

Стоим над водой —

солнце, кошка, чинара, я и наша судьба.

Отражаемся в тихой воде —

солнце, кошка, чинара, я и наша судьба.

Блеск воды бьет нам в лица —

солнцу, кошке, чинаре, мне и нашей судьбе.

Стоим над водой.

Первой кошка уйдет,

и ее отраженье исчезнет.

Потом уйду я,

и мое отраженье исчезнет.

Потом – чинара,

и ее отраженье исчезнет.

Потом уйдет вода.

Останется солнце.

Потом уйдет и оно.

Стоим над водой —

солнце, кошка, чинара, я и наша судьба.

Вода прохладная,

чинара высокая,

я стихи сочиняю,

кошка дремлет,

солнце греет.

Слава богу, живем!

Блеск воды бьет нам в лица —

солнцу, кошке, чинаре, мне и нашей судьбе.

Больше из общества охраны кошек звонков, слава Богу, не было.

И все-таки зря мы не защитили кошек, Назым… Мне недавно один человек с большой радостью рассказывал, что был в Средней Азии, где увидел озеро, чинару и кошку, о которых ты написал в «Сказке сказок». Хотя это чистый вымысел, но тот божественный, единственный, про который Пушкин сказал «над вымыслом слезами обольюсь…»

А ты всегда посмеивался, читая измышления о себе: – Вот дураки, ну откуда они это взяли? Ничего этого не было.

Знаешь, недавно Борис Полевой написал о том, как несколько раз бывал с тобой в поездках. Написал, что ты такой хозяйственный, даже щетку сапожную и нитки всех цветов с иголками возил в чемодане. Так что, если у кого-нибудь что-то отрывалось – рукав или пуговица, – сразу бежали к тебе. Я всё думаю, зачем он так написал? Может, спутал тебя с кем-то, – не знаю. Эти мемуары мне показал возмущенный Бабаев, а потом мы вспомнили твою «аккуратность», твою «хозяйственность», твою рассеянность, твою забывчивость и, честное слово, долго смеялись.

Помнишь, ты рассказывал, как вскоре после приезда в Советский Союз поехал с нашей делегацией в Стокгольм. Ты мало кого тогда еще знал и еще хуже ориентировался в житейских вопросах, особенно за границей. Тебя успокоили, сказали, что для этой цели с делегацией едет специальный человек – администратор. Но кто этот человек, сказать забыли. Вы прилетели в Стокгольм. Тебе понадобилось деньги обменять, какие-то мелочи нужно было сделать. Среди членов делегации ты сам вычислил администратора, худенького, стеснительного человека в больших круглых очках, с тонкими нервными руками, явно привыкшими к счетам.