Вера Тулякова-Хикмет - Последний разговор с Назымом

Ты подошел к нему и очень вежливо попросил что-то сделать. Он безропотно согласился, тут же ушел по твоим делам и тихо выполнил твое поручение. Ты снова и снова обращался к нему всю неделю, пока вы были в Стокгольме. Вернувшись в Москву, вы обнялись на прощанье, ты благодарил его за помощь – он был тебе очень симпатичен – и предложил ему свой телефон. А он протянул тебе визитную карточку с надписью: «Композитор Дмитрий Шостакович».

– Ты хочешь, Веруся, знать, как мне помог товарищ Павлов? Да, это на самом деле удивительно. После тюрьмы на меня сделали два покушения. Один раз хотели убить автомобилем. Очень типичный полицейский случай, но я все-таки думал, это случайность. Какое-то маленькое сомнение оставалось. Но люди стали меня предупреждать. И вот однажды жена одного большого купца – она была у нас в партии – узнала, что меня хотят призвать в армию под тем предлогом, что я, сидя в тюрьме, не отбыл воинскую повинность. После этого решили послать меня в пограничные войска и там убить, якобы при попытке перейти границу. Другой вариант: призвать в армию рядовым и послать служить в Анатолию. А там мороз, тяжело, после тюрьмы я бы там долго не выдержал, сам бы умер. Это уже было серьезно, и я начал искать выход.

Уважаемая жена купца, я кланяюсь вам до земли. Вы предупредили Назыма об опасности.

Решили, что я должен бежать. Но как? За мной по пятам ходило семь полицейских. Они дежурили круглосуточно, на джипе то и дело подъезжали к дому… Сначала я не мог ничего придумать. Вот когда совсем отчаялся, вспомнил про товарища Ивана Павлова и его рефлексы. Я стал жить по часам, но так точно, что ты не можешь себе представить. Я просыпался в один и тот же час, ровно, минута в минуту, каждый день открывал форточку, затем точно через пятнадцать минут выходил из дома и попадал точно в один и тот же трамвай. Я входил в дверь киностудии, где я работал после тюрьмы как режиссер, дублирующий фильмы на турецкий язык, ровно в положенный час и ровно в мой час выходил обедать в одно и то же кафе. И так весь мой день строился по часам с утра и до ночи. Я не допускал никакого нарушения этого режима в течение пяти или шести месяцев, и «охрана» очень скоро усвоила мой распорядок. Поэтому, когда мои два товарища назначили побег, я встал не в семь часов, как обычно, а в четыре. Я спокойно прошел мимо спящих полицейских, ни один из них даже не шевельнулся, так уверенно они спали. Но когда я вышел на улицу, то полицейская машина выскочила в другом конце, и они меня заметили. Я уже заранее разработал маршрут. Добрался до Бейоглу – там у нас старинный магазин «Пассаж», такой же, как и в Москве, у него выходы на две улицы. Вот через Бейоглу я оторвался от слежки и пришел к гостинице «Тарабья». Перед ней находился причал. Когда я вышел, мой молодой родственник Рефик уже подъехал на моторной лодке и делал круги, чтобы не привлекать внимания. Он все рассчитал, запас бензина до Варны, скорость и прочее. У него даже сиденье было пробковое, чтобы могло служить «спасательным кругом», если перевернемся. Мы ждали, когда в проливе начнется движение судов в Черное море, чтобы незаметно между ними проскочить. В конце концов так мы и сделали – прикрывшись одним большим пароходом, вышли незаметно в Черное море. Конечно, напряжение было страшное. Все время боялись, что нас увидят военные турецкие суда или еще что-нибудь произойдет непредвиденное. Но все-таки быстро плыли вперед и вскоре, минут через тридцать наконец увидели громадный корабль. Сначала я испугался, думал, черт знает, вдруг это наш или американский! Приблизились, и я прочел «Плеханов», но написано латинскими буквами. Я самого Плеханова не очень-то любил, но все-таки, думаю, «Плеханов» не может быть буржуазным. Взяли на него курс, и вскоре они увидели нас тоже. Мы подошли к ним почти вплотную. Мы стали их просить сбавить скорость, а они продолжали идти полным ходом. Нам стало трудно идти вровень. Я кричу им, что я Назым Хикмет. «Коммунист, турок! Поэт! Я – Назым Хикмет!» Сначала они крикнули, что не надо к ним подходить. Но потом они поняли, приветствуют меня, машут руками, а брать не берут! Оказалось, что корабль румынский. Я говорю им: «Я – Назым Хикмет!» – думаю, может быть, они не знают все-таки: не могу понять, почему не берут человека, который на их глазах каждую минуту может на этой утлой лодке погибнуть. Они мне все время говорят: «Товарищ Назым Хикмет, ждите немножко. Мы запросили. Ждем ответа! Сейчас мы вас возьмем, то есть скоро. Немножко терпите еще. Сейчас!» Мы с Рефиком чуть с ума не сошли. Не знаем, что они решат. Если не возьмут – мы уже до Варны не дойдем, бензина не хватит. Время-то идет! Час уже около них крутимся, второй пошел… Самое страшное – это вернуться! Это конец! Рефик мне говорит: «Давай деньги им предложим». Ая сказал: «Нельзя. Это же социалистические моряки, они взятки не берут!» Лодку несет. А они нам дают разные советы, волнуются, все столпились, кричат, но не берут! Ты представляешь наше положение?! Так продолжалось полтора часа! Не меньше. Потом они очень торжественно подняли нас на корабль, провели в кают-компанию, и там на стене я увидел стенгазету, посвященную мне. «Свободу Назыму Хикмету!» Мои фотографии. Они меня так радостно поздравляли, все жали мою руку и так далее, а я говорю: «Черт возьми, объясните мне наконец, почему вы меня так долго мучили!» Оказывается, они звонили в свой порт, в Констанцию, оттуда начальники звонили в Бухарест, оттуда другие начальники звонили в Москву, и, когда Сталин разрешил взять, они нас подняли. На это как раз ушло полтора часа. Я им сказал: «Вы же моряки! Вы видите: человек гибнет, так возьмите его, потом, если окажется, что он сволочь или почему-то нельзя его оставить живым – бросьте его назад, но нельзя же так». Они мялись, конечно, что могут говорить? Вот так я прибыл в Констанцу, оттуда в Бухарест, оттуда в Москву. А Рефик походил со мной, а потом мы обнялись, простились. Он вернулся в Стамбул. Так этот смелый молодой парень спас мне жизнь. Он рисковал своей жизнью тогда и много лет потом. Меня люди постоянно спрашивают, кто этот человек, как его имя, а я не могу им сказать. Даже в «Автобиографии» имя его не написал: «вдвоем с молодым товарищем мы шли на смерть…», но он, я думаю, прочел и понял, что я его помню и благодарен ему за жизнь. И ты его имя храни, но никому не называй ни друзьям, ни врагам, пока он сам не откроется.

Мне привезли турецкую газету «Джумхуриет», где 18 декабря 1964 года журналист Ильхан Сельджук написал: «…Что же касается истории с побегом Назыма Хикмета в Россию… Любителей его стихов это очень огорчает. Одни говорят, что если бы Назым Хикмет не убежал, его бы убили. И даже есть те, кто считает: “Пусть бы лучше убили”». Ты не нуждаешься в оправдании своего побега, Назым. Мне, обыкновенной русской женщине, трудно понять эти разговоры об измене родине поэта, которого посадили в тюрьму за поэзию и приговорили к пятидесяти пяти годам заключения, а когда под нажимом честных людей многих стран помиловали, возникла угроза убийства. Ты говорил мне об этом, я верю тебе. Да, тебе была дорога жизнь, но для чего? Для того, чтобы на твоей родине больше не сажали поэзию в тюрьмы, чтобы Турция всегда была матерью самым верным своим сыновьям, чтобы Ильхан Сельджук сегодня мог напечатать эту, так взволновавшую меня статью. Ты был самым сознательным, самым оптимистичным и самым нежным патриотом своей отчизны. И может быть, даже не дети, а внуки детей Ильхана Сельджука еще оценят силу и красоту твоей любви к обожаемой Турции. Время все ставит на свое место.