Рустам Мамин - Память сердца

Возможно, кто-то усомнится, что это был действительно Зорге. Ведь пишут же сейчас журналисты, что в те годы над ним висел дамоклов меч ареста, что был он под колпаком КГБ и приехать в Москву и так рисковать просто не мог… Все это так. Но все же, все же… Пишут также, что у него в Москве была любимая женщина и он рвался к ней. И может быть, именно поэтому находился инкогнито у случайных людей, опасаясь слежки… В любом случае, я, как и все, верю в исключительность судьбы. И знаю, что встречался с Зорге.

Меня как-то вызвали в милицию, им нужен был свидетель по делам соседа. Вхожу в кабинет, протягиваю паспорт:

– Меня вызывали по делу Бахтиарова Альберта…

– Мы не вызывали, а пригласили. Это разные вещи, согласитесь.

– Возможно.

В руке у него мой паспорт. Разглядывает…

– Назовите имя, отчество, фамилию!

Называю. Отложил паспорт. Пишет.

– Год рождения?

– Двадцать шестой.

– Назовите год рождения!

– Двадцать шестой!

– Что – двадцать шестой? Год своего рождения назовите. Пожалуйста! – и смотрит с удивлением.

– Год моего рождения тысяча девятьсот двадцать шестой. А что это вас так удивляет?

– Да нет. Ну, это… двадцать шестой… Вы меня извините, – лейтенант снял улыбку. – Это так необычно. У нас чаще отвечают – восьмидесятый, восемьдесят пятый. Ну, семьдесят пятый, редко – семидесятый, не дай бог – шестидесятый. Но два-адцать шестой!.. Это, извините, вроде что-то, аж – оттуда! Издалека, из – до войны! Для нас непривычно, извините еще раз… – он как-то совсем засмущался; снял фуражку, пригладил коротко стриженные волосы. – Это же другая эпоха, другое время. Это же бог знает что! Это же интересно… – отодвинул папку с начатым протоколом. – Простите, как вас?.. – посмотрел в бумаги: – Рустам Бекарович! А… как вам наше время? Как было тогда? Тогда как жили? – Мне почему-то приятны были и его смущение, и готовность отложить официальный тон, и какой-то неподдельный мальчишеский интерес, можно сказать, жгучее любопытство. Курносенький такой, уверенный в себе. Он по-хозяйски расположился за столом в кабинете, разложил бумаги, готовый записывать мои показания. И глаза живые, не оловянные.

– Интересно жили. Жизнью страны жили, ее интересами. Это, знаете, вы правильно сказали, время довоенное, «доколлективизационное». Я хорошо помню тридцатые годы. Папанинский дрейф на льдине, их спасение, прибытие в Москву. Встречу… Перелет Чкалова, Байдукова, Белякова в Америку. Триумф. Беспосадочный перелет Гризодубовой, Осипенко, еще забыл фамилию третьей. Да, Раскова… Вы небось и не слышали об этом?.. – Он, не разжимая губ, отрицательно затряс головой.

– А Стаханов? Целое событие – его появление. Ударники, стахановское движение по всей стране. Это перестройка не только в шахтах, а вообще в промышленности, в производстве. Фильм «Донецкие шахтеры» помните?

Ответа не последовало, мой командир только голову повесил.

– Паша Ангелина, женщина-комбайнер, Герой труда, ее последователи. Строительство метро. Метростроевцы. А картину «Добровольцы» вы видели, о метростроевцах?

Опять отрицательное мотание головой. Но интерес, вижу, не угасает.

– Открытие ВСХВ – Всесоюзной Сельскохозяйственной Выставки в 1939 году. Демонстрировались арбузы астраханские по двадцать два килограмма! Выращенная на огородах ВСХВ сахарная свекла на глазах у зрителей автоматически промывалась, резалась на кусочки, на конвейерной ленте подавалась к различным прозрачным стеклянным трубочкам, емкостям (все это было видно), превращалась в темную жидкость, помню, говорили – в «патоку» и… наконец сыпался белый сахар! А сыпался он в маленькие мешочки, которые укладывались, зашивались и подавались к железнодорожному маленькому вагончику, стоящему на платформе миниатюрной станции, где груженый вагончик двигался к концу платформы – к прилавку и там же продавался. Желающих купить была – уйма!.. Все хотели купить сахар ВСХВ, изготовленный на твоих же глазах. Это сейчас все автоматизировано. Нанотехнологии… А тогда, в 39-м, это чудо техники выглядело сказкой. В другом павильоне крупные светло-коричневые листы укладывались на движущиеся транспортерные ленты, уходили в маленькие, почти игрушечные фабрики, говорили, что это макеты папиросных фабрик. Там они превращались в табак. На тех же движущихся лентах на глазах посетителей набивались папиросы, отсчитывались ровно по 25 штук, откладывались в коробки, запечатывались, уплывали в конец прилавка, где их тут же продавали. Папиросы ВСХВ – высший сорт. Было ощущение, что покупали все – курящие и некурящие! Но, надо сказать, порядка не было. Раздавались голоса: «Безобразие! Где милиция?»

Мой собеседник понимающе улыбнулся. Но опять молча, словно опасаясь, что я прерву свой рассказ.

– С правой стороны – павильоны среднеазиатских республик. Водопады, витражи, скульптуры. В павильонах разные сорта фруктов – изобилие, многоцветье, аромат. На огражденное поле выводят породистых лошадей, показывают огромных быков, белых, как снег, чистеньких барашков, – уходить не хотелось.

– Это я видел в фильме «Свинарка и пастух», – вдруг заговорил милиционер. – Я думал, это выдумки, только для кино… Там еще пели, помните: «Друга я никогда не забуду, если с ним подружился в Москве». Прикольное кино!..

– В других павильонах были станки разные: и для взрослых, и для детей. К ним трудно было пробраться. А павильоны игрушек – чего там только не было! Музыка. Праздник!.. Мы всей семьей поехали к девяти утра, а вернулись поздно вечером. Там и обедали, и ужинали, кухни разных республик пробовали. Нас было много: наша семья, братья, старшие сестры с мужьями, две семьи из Ленинграда – родственники специально к открытию ВСХВ прибыли. На фотографии двадцать четыре человека, она у меня до сих пор сохранилась… Ежегодно отмечались праздники – День авиации, День военно-морского флота, – да как! На весь Союз празднество, торжество, гордость за свою Армию, за свой народ. В праздник Первого Мая шли на демонстрацию все, буквально все. Можно было пристроиться к любому заводскому или фабричному коллективу, потому что в них работали отцы, матери, братья ребят с нашего двора, с соседнего двора. Тогда всё, можно сказать, было проще; как в деревне, многие знали друг друга. Все живущие на одной улице и на прилегающих улицах были знакомы. А сейчас и соседа по лестничной площадке не знают. Жили все одним – общими бедами, общими радостями. Никому не завидовали. И почему-то предпочитали ходить пешком. Не поверишь, во время демонстраций дворы оставались пустыми. Мы как-то вернулись, а во дворе только два дворника сидят – наш дядя Федя и дворник из пятого дома, напротив. Спрашивают: «Ну и как? Кого видели?» А мы видели всех, все правительство: и Сталина, и Ворошилова, и Буденного, и Молотова… Были там и Тухачевский, и Блюхер, и Максим Горький, Орджоникидзе и карапет Ежов…