Рустам Мамин - Память сердца

Ребята наши еще дружнее загалдели:

– Гутен там морген, о’кей, бонжур-дур, камарадас-трепадас, патриа о муэртэ, морганем!..

– А сколько таких городков в Москве? – элегантно продолжаю я разговор.

Он, по-прежнему надраивая свой могучий лоб, гоняет по нему несчастного раздавленного комара, размазывая свою же кровь.

– Только в нашем районе семнадцать! – дует без зазрения совести: – В других – по двадцать! У нас в Союзе все обеспечены…

Куратору надоело, он обрывает не в меру разошедшегося соловья:

– Денис Анатольич! Ну что ты треплешь языком?! Кого обманываешь?.. Не стыдно?..

Директор растерялся. В полураскрытый рот, по-моему, комар залетел. Он начал отплевываться или прятался за спасительный кашель?.. Не понимая, продолжал смотреть на куратора.

– Это же наши ребята! Тебя разыграли!.. А вспомни, как ты вчера на собрании девчат ругал, что не знают иностранных языков!.. Так вот!.. На поверку – сам телок!..

Ребята загоготали, начали говорить по-русски.

Денис Анатольевич, нисколько не смущаясь, помолчал, оценил обстановку, посмотрел еще раз на корень березы, видно зацепила она его не только за ногу, и вдруг заявил:

– А я сразу понял, что свои. А то ушел бы сразу!..

Обедать он нас не пригласил. Да мы и не пошли бы – народ начал собираться. Нам хотелось быть ближе ларю, получить сувениры раньше других. А то ведь может и не достаться.

Желающих ухватить дармовые сувениры набралось много, и довольно быстро. Деловито, юрко засновали в толпе музыканты с инструментами, девчата-танцовщицы в национальных костюмах и балетных пачках. Поближе к ларю пробрался конферансье во фраке…

А почти вплотную возле ларя готовились к съемке кинохроникеры. Ставили штативы, подкатывали осветительные приборы. Негромко, но четко переговаривались. Артистическая публика, желая быть запечатленной на кинопленке для кинолетописи или для «Новостей дня» (как уже сообщили по рядам), почтительно уступала пространство членам съемочной группы. А те, осознавая эпохальность своего дела, ни на кого не глядя, то устремлялись куда-то вправо, то влево, обменивались только им понятными репликами:

– Так, выше!.. По лучу…

– Прибор в кадр попадает…

– У меня будет стробоскоп, панорама нужна медленнее. Переставляйте свет…

Передние ряды скоро уплотнялись. Наши ребята вызвались помочь милиции, встали в охранение. Теснимые толпой, мы дружно схватились за руки, образовали шеренгу, чтобы ненароком нас не вытолкнули. Подошли еще несколько милиционеров во главе с подполковником. Стали совещаться, как раздавать:

– Если выстраивать очередь, так она будет до Красной площади, – рассудительно и уныло заметил подполковник.

– Скоро будет темно! – подхватил угодливым тенорком молоденький майор. – Надо бы начинать, трищ подполковник! По ходу видно будет…

Подполковник, видимо, согласившись, дал начальственную отмашку.

Из кабины водителя выпрыгнули проворный дядя, наверное, водитель, и девушка в длинном цветастом сарафане и кокошнике – полномочный представитель ивановских текстильщиц, с каким-то листочком, отпечатанным на машинке. Да!.. Надо было видеть эту правофланговую комсомольских, партийных организаций города Иванова: ядреная свекла с морковью в кричащих, аляповатых ситцах! Впечатление такое, что она никогда в жизни не выходила их цехов родного комбината. Уж такая заскорузлая провинциалка – ну прямо «баба на чайник»! Но что интересно, у нее длинные, пушистые ресницы, а подбритые брови соединяются на переносице не дугой, как обычно, а прямой перекладинкой. Наверное, тоже подбритой. Впечатление – будто глаза с бровями неуклюже пересажены с другого лица. И она, эта сдобная нарумяненная матрешка, еще пыталась кокетничать! Жеманно оправляя перед всем честным народом свои ситцы и сбившиеся волосы, текстильщица резво направилась прямо к режиссеру. Он был мне знаком по съемкам самодеятельности в нашем дворце – Комаров Владимир.

– Что это у вас за бумага? – не дожидаясь ее приближения, резким вопросом остановил ее режиссер.

– Текст приветствия… – девица начала громко и бодро. Но волнение, видимо, перехватило ей горло, и она, дергая шеей, продолжила, сипло оправдываясь: – Мне подготовил речь секретарь парткома нашего комбината…

– Ну вот, – раздосадованно всплеснул руками Комаров, – а у нас синхронные съемки не запланированы! Чтобы снимать и записывать вашу речь, нужна спецаппаратура! А мы ее не взяли!..

Пестрая девица еще больше заалела, стала совсем пунцовой и закрылась рукавом – от расстройства.

– Ладно, – распорядился режиссер, – там посмотрим. Поднимайтесь оба на площадку наверху ларя и начинайте работать. Главное – на камеру не смотреть!..

Свет! – зычно скомандовал он.

Разом вспыхнули прожектора, сразу стало как-то торжественно, празднично. Все вокруг залилось ярким и ровным, будто солнечным светом. Собравшиеся подтянулись, чувствуя исключительность момента, устремили взоры к ларю. Какой-то трубач из зрителей (или так это было запланировано) звонко вывел туш…

– Камера! – последовала команда режиссера.

По разукрашенной, расписанной, как и ларь, традиционными узорами лестнице ивановцы ловко поднялись на специальную площадку – видно, долго и небезуспешно тренировались. Водитель по-хозяйски проворно сорвал пломбу, откинул крышку люка и, перегнувшись, заглянул в ларь…

Вокруг все замерли. Тишина. Только камера стрекочет…

Неожиданно трубач-энтузиаст, затерявшийся в толпе, протяжно и торжественно (классный профессионал!) начал выводить знакомый всем призыв «Слушайте все!» Напряжение, казалось, достигло предела. А водитель вдруг снова захлопнул тяжелую крышку, будто не удержал ее в руках, и, что-то сказав девушке, растерянно посмотрел на камеру…

– Сто-о-оп! – гневно заорал режиссер. – Что случилось? Почему посмотрели на камеру?!

Водитель виновато глядел вниз…

Киноосвещение разом вырубили. Стало темно, как на набережной в Парке имени Горького.

– Мы не можем работать, в ларе темно, – донесся сверху оправдывающийся голос девушки.

Режиссер возмутился:

– В чем дело? Кто должен включить свет?.. Слава, вруби наш!

Снова вспыхнули прожектора. Стало светло и даже будто теплее.

– Я щас, – пробормотал водитель. – Он вихрем спустился по лестнице, влез в машину. Свет в ларе, оказывается, включался из кабины.

– Съемки продолжим с момента открытия люка, – командует режиссер. – Пригото-о-вились! Камера!..

Водитель под взглядом сотен пар глаз быстро взлетел наверх к девушке, тяжело откинул крышку, опять перегнулся через край люка. Тишина, – говорят, комар не пискнет! Но он-то и пискнет, и куснет – спасу нет! Море их, кровососов!.. Но не до них. Задрав головы, все ждут сувениры текстильщиц: не каждый день с неба падают подарки фестивальные. Что поделаешь, такова наша полосатая жизнь!..