Рустам Мамин - Память сердца

– А кто завтра у ворот калиновских?

– Вроде, Скачкова сын. Митька-то в армии, кажется.

– Завтра? Мишка из Расторгуева, Костин брат.

– А-а… Этот ничего. Посмотрим.

Вторая сильная команда была на станции Калиновка (позже ее переименовали в Калинино). Эти проводили встречи на своем – калиновском лугу. Простору-у!.. Хорош этот луг был еще и тем, что после матча все, обе команды, включая болельщиков, гуртом шли купаться на речку, которая пересекала луг. И поскольку у калиновцев было свое футбольное поле, расторгуевцы часто там с ними встречались. В результате обе команды так поднаторели и сдружились, что, когда у расторгуевских футболистов бывала ответственная встреча, они приглашали на игру наиболее сильных игроков из Калиновки. И наоборот.

Накануне событий, о которых я собираюсь рассказать, не то по дороге в Москву, не то по возвращении, в поезде возник спор, чья команда сильнее: расторгуевская или калиновская. Больше всех горячились барыбинские и михневские ребята. Договорились о матче в первое же воскресенье на калиновском поле.

В назначенный день рано утром человек тридцать расторгуевских, футболисты и болельщики, перешли на левую сторону железной дороги, спустились вниз и двинулись вдоль рельсов на калиновский луг. Брат мой двоюродный Костя с несколькими своими верными друзьями впереди. Он был тогда курсантом военного танкового училища в Москве и приезжал к ребятам по выходным дням. Встречи футбольные не пропускал…

Не могу не сказать о нем несколько слов. Лидер! Рожден лидером. Высокий, сильный, отчаянный; за смелость и справедливость – уважаемый даже среди старых, много поживших и повидавших родственников. Были и такие, которые ставили его в пример. Поговаривали, что Костя «весь в деда, князя Алимбекова» – такой же по силе и уму. И имя у него было дедово – Хоснетдин, то есть по-русски Костантин.

Я ему не завидовал, да и как можно завидовать дару божьему, человеческому таланту, его уверенной мужественности, авторитету, умению найти в любой ситуации единственно правильный выход, – нет! Я открыто восхищался, восторгался им. И гордился, какой у меня брат – веселый, открытый, находчивый. За словом в карман не полезет. И всегда во главе всех компаний – безо всяких усилий с его стороны.

Размышляя сейчас о нем, я думаю, было в нем что-то от героев Джека Лондона: Костя «делал себя сам». Занимался боксом, борьбой. Популярен был среди молодежи – от Павелецкого вокзала до Каширы! Ну, такой вот он, мой брат Костя: если уж не Мартин Иден, то расторгуевский Робин Гуд – гордый, самоотверженный заступник за всех обиженных – друзей и знакомых. За помощью и поддержкой обращались всегда к нему, а не в милицию.

В Москву Костя ездил всегда в первом вагоне, так было ему ближе: по тропинке от дома – и прямо в электричку, в первый вагон. А из Москвы, соответственно – в последнем.

Едем как-то из Москвы в последнем вагоне. С нами расторгуевские и калиновские ребята, они всегда с Костей в одном вагоне ездили. Заходит солидный мужик лет пятидесяти в очках с портфелем:

– Товарищи, в вагоне есть Костя?.. Литейщик с ЗИЛа Семеныч просит его пройти в четвертый вагон…

Костя быстро с друзьями туда… Минут через десять возвращаются – возбужденные, довольные:

– Все в порядке. На следующей станции бирюлевские выйдут. Другой электричкой поедут. Не осмелятся не выйти. Это – как закон…

Выяснилось, что там, в четвертом вагоне, бирюлевские ребята затеяли игру в карты и передрались. Напуганные пассажиры переполошились. Старый литейщик Семеныч не выдержал и крикнул:

– Товарищи, кто сейчас выходит?.. Зайдите, пожалуйста, в последний вагон, кликните оттуда Костю. Пусть придет в четвертый. Семеныч, литейщик с ЗИЛа, мол, просит…

Как курсант танкового училища Костя, разумеется, постоянно носил армейский ремень с медной блестящей пряжкой. Но с внутренней стороны на ней была свинцовая напайка. Ох и боялись непутевые этой пряжки. Хотя пускал он ее в ход… в кри-и-тические моменты! – выбить из рук шпаны нож или, там, пистолет. И только…

Но вернусь к прерванному рассказу. День погожий. После ночного майского дождя под тополями невозможно пройти и не остановиться: ласковый тополиный аромат окутывает тебя, пеленает; не хочет, чтоб ты покинул эту поляночку: вон скамеечка, – присядь. И ты не можешь не присесть. И сидишь, и дышишь… Вокруг благоухание. Не передаваемое! Пьянеешь! Это же из сказки, честное слово!.. Опять отвлекся, простите. Детство вспомнил…

За Костиной шеренгой, не отставая, ребята помоложе, «рядовой состав», гордый дружбой с футболистами. Свой мяч гоняют, походя. А я, также периодически наезжавший в Расторгуево погулять и повидаться с друзьями, возглавляю арьергард из девчонок, нарядных, вальяжно-кокетливых и… кажется, по уши влюбленных. Глаза у девчат лукаво блестят, зубы жемчугом мерцают. И я – в белой шелковой косоворотке. Городской, будто из иного теста! «Купец разудалый». Шелк по телу играет… А на душе – весна! Соловьи на душе поют! А девчата, дев-ча-а-та… Подпевают. Я несу гитару (знатока садов – Козла). Он-то от нее избавился, с другими бежит, мяч гоняет. А я играть на гитаре не умею, но несу ее с превеликим удовольствием, даже с бравадой, лихо так водрузив на плечо. Хорошо!.. Ох и хорошо же бывало! Братцы-ы!..

Так вот, идем с песнями по низине к лугу. Вокруг купавки. Девчата врассыпную – в перерыве венки плести. В полутора километрах уже ворота видны футбольные. Трава и кустарники после ночного дождя, нежась на солнышке, изливая благоуханное марево, курятся нежно. Основная масса ребят ушла вперед, а я с девчонками поотстал. Вдруг Полинка Звягина вскрикнула:

– Ребята пропали!..

Ребят впереди действительно не было. Что такое?

И вдруг из оврага, что впереди, облепив какую-то легковую машину с обеих сторон… вылезают наши ребята! Поставили эту машину, погутарили чуть с какими-то мужиками и двинулись дальше.

Когда мы миновали этот овраг, один из чужаков, помню почему-то – моряк, из-за тельняшки видимо, – а было мужиков четверо, – подошел к нам и демонстративно пощупал мою рубашку(?!)… Думаю, хотел испачкать. И вдруг, уставившись злым взглядом в белый шелк моей косоворотки, ну прямо, как бык на красную тряпку, заорал:

– А ты что не помогал?! Боялся рубашку шелковую замарать?

От такой наглости я просто оторопел:

– А тебе что, мало помощников было?..

Он, еще более разъярившись, размахнулся со всей силы, чтоб ударить меня. Я инстинктивно загородился гитарой. Удар был настолько яростен и силен, что гитара, жалобно застонав, треснула. Гриф отломился.

– Костя! Ко-о-стя! – завизжали девчата… и лихо накинулись на моряков. Тут уж и я разозлился: и за гитару, и за дерущихся девчат, и швырнул остатки музыкального инструмента чужаку прямо в физиономию! От неожиданности и визга девчат он чуть откинулся назад, поскользнулся на мокрой траве и… не удержавшись на ногах, сполз вниз, в овраг…