Владислав Бахревский - Савва Мамонтов

Савва Иванович сиял.

— Лесом мы и теперь приторговываем. Дом, правда, расстроился, было пятнадцать комнат, стало тридцать. Гласный Городской думы, действительный член Общества любителей коммерческих знаний, директор Правлений, попечитель того и сего, а слава — отцу моему! — подошел к бюсту Ивана Федоровича и поклонился. — Батюшка с деньгами расставаться очень не любил, но в Троицкую дорогу не побоялся вложить большую часть нажитого — 460 тысяч рубликов. И победил! Уже в 65-м году, когда дорога заработала с полной нагрузкой, прибыль составила 476 тысяч. Я эти цифры всегда в голове имею, господа!

С. И. Мамонтов не уставал удивлять московских обывателей. Всякое видели от своих богачей, но тут что-то особенное: и железные дороги строит, и театральные представления выдает, и художников привечает.

А дело творится огромное, миллионы прокручиваются страшные. И все-то у него ладится. Тут нельзя не призадуматься: художников приваживает к себе безымянных, а они оказываются Васнецовыми, Поленовыми, а сам Савва Иванович — провидцем и знатоком отменным… Разгляди-ка в гадком утенке лебедя!

Заканчивая погодовую летопись мамонтовской жизни, не обойдем все же главных событий 1883 года. Начался год постановкой «Алой розы». Этот спектакль не был особо выдающимся. Ставился он так же наспех, как и все прочие театральные творения Саввы Ивановича.

Воспользуемся снова свидетельством Константина Сергеевича Станиславского, участника большинства фестивалей на Садово-Спасской.

«Спектакль репетировался, обставлялся в смысле декорационном и костюмерном в течение двух недель, — писал он в своей знаменитой книге „Моя жизнь в искусстве“. — В этот промежуток времени днем и ночью работы не прекращались, и дом превращался в огромную мастерскую… Кто растирал краски, кто грунтовал холст, помогая художникам, писавшим декорации, кто работал над мебелью и бутафорией… На женской половине, тем временем, кроили и шили костюмы под надзором самих художников… Вся эта работа дома протекала под грохот и стук плотницких работ, доносившихся из большой комнаты-кабинета — мастерской самого хозяина. Там строили подмостки и сцену. Не стесняясь шумом, один из многочисленных режиссеров спектакля тут же, среди досок и стружек, проходил роль с исполнителями. Другая такая же репетиция устраивалась на самом проходном месте у парадной лестницы. Со всеми недоразумениями по актерской и режиссерской части бегали вниз к главному режиссеру спектакля, то есть к самому Мамонтову. Он сидел в большой столовой, у чайного и закусочного стола, с которого весь день не сходила еда. Тут же толпились постоянно приезжающие и сменяющие друг друга добровольные работники по подготовке спектакля. Среди этого шума и гула голосов сам хозяин писал пьесу, пока наверху репетировали ее первые акты. Едва законченный лист сейчас же переписывался, отдавался исполнителю, который бежал наверх и по непросохшей еще новой странице уже репетировал только что вышедшую из-под пера сцену. У Мамонтова была удивительная способность работать на народе и делать несколько дел одновременно. И теперь он руководил всей работой и в то же время писал пьесу, шутил с молодежью, диктовал деловые бумаги и телеграммы по своим сложным железнодорожным делам…»

«Алая роза» — пьеса по сказке Аксакова «Аленький цветочек». Савва Иванович ради живописности перенес действие в Испанию, поменял скромный российский аленький цветочек на пышную розу.

Поленов написал две изумительные декорации: «Вечер. Летний сад с видом на Кордову» и «Лунная ночь в парке». Об этой постановке сохранился отзыв сестры Василия Дмитриевича художницы Елены Дмитриевны. «Декорации были удивительно удачны, — писала она своей знакомой, — костюмы великолепны, да и пьеса талантливо поставлена… А что всего милее, это то, что главные роли были исполнены детишками и подростками».

Пьеса так хорошо сладилась, в ней столько пели, что Савва Иванович загорелся переделать ее в либретто оперы. Среди служащих Донецкой дороги нашелся композитор Николай Сергеевич Кротков. Он имел музыкальное образование, учился в Венской консерватории у знаменитого Брамса. Кротков взялся написать музыку, а Савва Иванович начал готовить труппу.

Для драматического спектакля артистов найти проще, половину алфавита человек выговаривает — и ладно. А в опере — петь нужно. Зарываться Савва Иванович не стал, выбрал для начала что полегче, комическую оперу О. Николаи «Виндзорские кумушки». Впрочем, для репетиций пригласили двух профессоров Московской консерватории госпожу М. М. Милорадович и уже известного В. Ф. Фитценгагена. Савва Иванович пел трудную партию Фальстафа. Получалось не просто хорошо, но и с блеском, каждая фраза отточена, слово, как кристалл, гранями сияет… Сил любителей не хватило, но когда есть деньги — трудности одолимы. Пригласили молоденьких учении консерватории, и среди них талантливую Татьяну Любатович, пригласили струнный квартет Большого театра.

Пришла весна. Мамонтовы перебрались в Абрамцево, туда же наезжали для репетиций певцы и музыканты. Дом стал звучащим.

Спектакль объявили на 20 мая, и снова началась безалаберная кутерьма: нужно было успеть пошить костюмы, переделать сцену в сарае, научить хористов не стоять и петь, а петь и участвовать в действии.

А тут и сама Москва пришла в необычайное движение. Охорашивалась, скреблась, отмывалась, и все как на пожар. Да и было отчего поспешать. 15 мая — коронация! Александр 111, после двух лет борьбы с террористами, согласился наконец, что страна успокоена, безопасна, и потому возможно и нравственно совершить древний обряд венчания шапкой Мономаха.

На коронацию приглашались гости, слава и гордость Отечества, а в Абрамцеве был свой праздник. 11 мая приехал Антокольский. Едва он вошел в дом, как разразился ливень. Небо сотряслось от первого грома, сияло солнце, и стихи Тютчева сами собой слетали с языка.

На пир весны прикатили вечером Прахов и Кривошеин.

Милых сердцу друзей Савва Иванович угостил обедом, меню которого он составил сам: суп из лебедя, щуки и рака, телячья головка, дичь из «Московских ведомостей», каша из манны небесной. На десерт: дули и фиги. Вино из погреба Ноя…

— Савва! — несмеющиеся глаза Антокольского смеялись. — Савва! В Абрамцеве я снова Мордух. А ведь я приехал в Россию не только для того, чтобы поставить в Петергофе Петра Великого, но и получить пенсию.

— Так ведь не по старости.

— Пока что не по старости. Савва, мне в ноябре будет сорок лет.

— А мне в октябре еще только сорок два!

Ночью грянули соловьи.

— Господа! — вдруг догадался Савва Иванович. — Эти двое, что друг перед дружкой… Это у них учеба идет! Молодой перенимает у мастера. Вот! Это молодой! А это… Это маэстро! Патти, Лукка и Виардо, слитые воедино.