Лита Чаплин - Моя жизнь с Чаплином

— Ммммм, — кивнула я, нюхая свою руку. — Он всегда будет напоминать мне о вас.

Это тоже прозвучало чересчур. Но пока я могла смотреть в окно, а не него, мне казалось, я могу позволить себе нечто подобное, хотя бы на время.

Он молчал, и хотя стоял близко, не притрагивался ко мне. Потом сказал: „Пойдем, посмотрим восточную часть дома. По дороге я покажу тебе предмет моей особой радости и гордости“.

Я последовала за ним через узкий проход и застекленную дверь в ванную комнату, всю в белом кафеле и белом мраморе. Поначалу она выглядела, просто как ванная — роскошная, разумеется, но все же ванная. Но тут он показал помещение со встроенной мраморной плитой и сказал: „Моя парилка“.

Я была поражена: „Парилка? Я слышала об одной актрисе, принимающей ванны из шампанского, но собственная паровая баня! Мой дедушка ходит в парную иногда …“ Я осеклась, поняв, что говорю что-то не то.

„Здесь можно расслабиться, императрица Жозефина“, — сказал он мягко. — Процедура очень простая, даже херувим может делать это». Он указал мне на рукоятки на одной стене: «Поверни рукоятку с обозначением „пар“. И заходи. Больше ничего не требуется. А, ну конечно, надо оставить банный халат на крючке. Уверен, твой дедушка говорил тебе об этом».

И, внезапно закруглив тему, сказал: «Пошли». Он проводил меня в другую комнату, гостевую. Эта комната отличалась от всех остальных в доме тем, что была явно предназначена для женщины. Изящные занавески из тафты на окнах, пастельные оттенки розового и голубого, изысканная мебель цвета слоновой кости. На туалетном столике было выставлено множество женских туалетных принадлежностей, а на кровати, на розовом шелком покрывале лежал женский махровый халат.

В шоке от увиденного, но пытаясь сделать вид, что мне это безразлично, я двинулась в сторону окна. Отсюда открывался вид на всю восточную часть Беверли-Хиллз, на крутые багровые холмы Голливуда, и на виднеющийся вдали силуэт снежной горной вершины на фоне голубого неба. При этом я не переставала остро осознавать предназначение этой комнаты и к чему он меня подводил.

Он вынул из кармана пиджака письма, которые дал ему Коно.

— Мне нужно просмотреть их, — сказал он. — Пока ты ждешь, почему бы тебе не опробовать парную? Здесь есть все, что тебе понадобится, а в стенном шкафу полно полотенец.

— Как скажете.

— Тебе понравится! Когда у меня бывает трудный день в студии, достаточно провести пять минут в парной, и я готов на подвиги! Чувствуй себя, как дома. Не смущайся.

С этим он заспешил прочь.

Уже имея некоторое представление о том, как функционирует его мозг, я не без основания была уверена, что меня никто не побеспокоит — по крайней мере, слуги. Если он еще этого не сделал, то наверняка предупредит их теперь. Я просто диву давалась, насколько я изменилась со времени поездки в Тракки. Собираясь постучать в его дверь тогда, я чувствовала себя словно перед клеткой с тигром, но мой страх смягчала детская уверенность, что ничего плохого со мной не случится. Здесь же, в особняке в Беверли-Хиллз, всего месяц спустя я без тени стыда и сомнений готовилась предложить этому человеку все, чего он захочет.

Стараясь не смотреть в зеркала гостевой комнаты, я быстро сняла одежду, надела махровый халат, и направилась в ванную. На минуту я задумалась, не испугает ли меня струя пара. Я повернула рычаг, который мне показал Чарли и сразу же послышался шипящий звук. Я сняла халат, повесила его на крючок, перешагнула кафельный порог и оказалась в маленьком помещении. Я ждала, но, казалось, ничего не происходило, пока внезапно пар не пополз на меня со всех сторон, заволакивая стены и воздух. Глазам стало больно, я боялась дышать полной грудью, но вскоре тепло стало мягким и нежным.

Пар клубился, становился гуще и гуще, пока, наконец, не заполнил каждый сантиметр пространства. Я ничего не видела. Нежно ласкающий меня пар навевал сон, я легла на мраморную плиту и закрыла глаза. Передо мной стояли все виденные мною картины и фильмы о царицах и принцессах в королевских банях и рабынях, осушающих и умащивающих их тела. Я положила руки на лоб и скрестила лодыжки, гадая, что произойдет дальше.

А дальше был Чарли, вытянувшийся подле меня и покрывавший мою шею быстрыми легкими поцелуями. «Так нам будет легче, — сипло произнес он. — Мы не сможем видеть друг друга».

На побережье и в его машине, он определенно властвовал, но довольно нежно. Теперь же он неожиданно вновь стал мужчиной из Тракки, скорее грубо использующим меня, чем любящим. Но это уже не имело значения. Я неистово прижала его к себе. Потом я почувствовала острую пронзительную боль внутри и закричала, но не ослабила объятий. Боль слепила меня сильнее, чем пар, но я извивалась, словно в экстазе, чтобы показать, что принадлежу ему.

Позже он ушел, а я осталась лежать на мраморной плите. Пар начал рассеиваться. С потолка капала холодная вода, а влага со стен стекала ручейками в отверстие на полу. Наконец я смогла подняться. Я едва стояла, пораженная видом крови. Я была опрокинута. У меня все болело.

Надо полагать, я стала женщиной. Мне было пятнадцать, а чувствовала я себя еще более юной. Было безумием, конечно, считать, что теперь у меня будет ребенок. Чарли велел мне не беспокоиться.

Теперь все остальные страхи заслонял один новый страх: все, чего он хотел, это победа, а раз она достигнута, он найдет способ вычеркнуть меня из своей жизни.

Я была уверена, что не переживу этого.

Пока я принимала душ, я повторяла со смесью удивления, стыда и смутного облегчения: «Теперь ты не девственница». Помимо постепенно затихающей пульсирующей боли, мое тело не ощущало разницы, а выглядела я точно так же, как выглядела час назад. И все же я была другой. Мама донесла до меня мысль, что порядочные девушки — девственны, а девушки, которые уступают мужчинам до свадьбы, — распущенные. Я — распущенная? Я чувствовала себя странно, но не распущенной. Я любила этого человека, мой господин стал моим любовником, и я отдалась ему, потому что любила его. Распущенные отдаются по другим причинам, разве нет?

Укутанная в турецкое полотенце, с халатом на руке, я вернулась в гостевую комнату, стараясь не ежиться. Чарли был там, в халате, и вернул меня к жизни улыбкой, излучающей тепло. Розовое шелковое покрывало было отодвинуто, а моя одежда и даже белье — аккуратно разложены в ногах.

Он взял меня за подбородок и сказал мягко:

— Ты — божественна.

— Я люблю тебя, — тихо и торжественно произнесла я.

— Я хочу, чтобы ты… — он снял с меня полотенце и вытер меня. — Разве не странно? Сколько поэзии — прекрасной, возвышенной — написано за многие века, но ничто не может сравниться с простотой слов: «Я люблю тебя».