Эндель Пусэп - Тревожное небо

— Молодцы ребята! — сказал, вставая, Лебедев. — Арефий. Никитич, — обернулся он к начальнику штаба, — оставайся здесь, а я пойду прилягу. Когда они на обратном пути пройдут линию фронта, звякни мне.

Выйдя на улицу, полковник увидел две прижавшиеся к стене женские фигуры. Подойдя поближе, он узнал в них Ефросинию Пусэп и Матрену Штепенко, работавших в штабе, и каждый раз, когда корабли уходили на боевое задание, всю ночь напролет ожидавших минуты, когда «голубая четверка» приземлится на своем аэродроме и зарулит на стоянку.

— Что загрустили? Все в порядке: ребята выполнили отлично» боевое, задание и уже летят домой, — успокаивал женщин Лебедев. — Идите-ка и вы к себе и ложитесь спать.

. — Ничего, Викторин Иванович, мы подождем, пока они сядут, — ответила Ефросиния Пусэп.

Тревога и беспокойство покидали их только тогда, когда корабль с громадной голубой цифрой 4 на хвосте останавливало» на опушке леса под маскировочной сеткой. Сейчас это места пустовало и покоя в сердцах Фроси и Моти быть не могло.

… Лебедев проснулся в то утро сам, так и не дождавшись. звонка от начальника штаба. Схватив трубку телефона, он позвонил на КП полка.

— Иващенко, что с четвертым?

— О четвертом пока ничего… Последняя связь с ним была, когда на обратном пути прошел Осташков.

Лебедев быстро вскочил на ноги, оделся и поспешил на КП. По пути снова встретил Мотю и Фросю, заплаканных и осунувшихся. Те остановились перед ним и молча, с немым вопросом, застывшим в покрасневших от слез глазах, в упор смотрели ему в лицо. Что он мог им сказать? Прошло уже столько времени, что корабль в воздухе больше находиться не мог: давно должно было кончиться горючее. Самолет на земле. Но где? Что с ним? Этого он еще и сам не знал.

— Не хороните вы их раньше времени, милые вы мои… — заговорил он. — Наверное они сели на какой-нибудь другой аэродром и мы выясним, где они и что с ними. Идите пока домой, отдохните немного. Как только что нибудь узнаю — я дам вам знать, — пытался утешить женщин Лебедев. Те неохотно пошли к казармам, Лебедев — на КП.

— Ну как? — спросил он уже с порога.

— Пока — ни слуху, ни духу, — озабоченно ответил Иващенко. — Я обзвонил все окрестные аэродромы, говорил с штабом ПВО Москвы — нигде ничего. Из ПВО сообщили лишь, что севернее Калязина был замечен горящий в воздухе самолет. Шел он курсом на восток.

— Донесение готово? — спросил Лебедев.

— Готово, но… четвертого пока не упомянули.

— Припишите: «один самолет не вернулся на свой аэродром». Пробежав глазами боевое донесение в штаб дивизии, полковник со вздохом подписал его и вышел.

А мы в это время находились уже на земле. Только произошло это не совсем так, как всем нам хотелось бы… Приземлились мы в этот раз каждый сам по себе, в одиночку. И самолет тоже сел… без нас.

Продолжая по расчетам штурмана снижение на своей территории, я с нетерпением поглядывал на высотомер и поругивал синоптиков, обещавших к утру высоту облачности «метров на триста — шестьсот». До земли по приборам остается 700, затем 600, наконец, 500 метров. А землю все еще не видать… Вот

внизу что-то блеснуло…

И тут на нас обрушиваются десятки огненных трасс. Справа, слева, спереди, сзади… Зеленые, красные, желтые… По нам бьют всевозможные виды оружия: пулеметы, скорострельные орудия, автоматы.

— Обратно, в облака! — кричит Штепенко, когда мы на полном газу уже снова набираем высоту. Ему лучше, чем летчикам, видно все, что делается кругом. Не дожидаясь команды, открыли огонь стрелки. Но нам это уже не помогает: горит правый крайний мотор…

— Открыть пожарный кран! — даю команду.

Но длинный хвост огня за мотором не убывает… Что делать? Линия фронта теперь уже позади. Эх! Надо же было нам выскочить из облаков точно над ней. Ошибка в одну минуту после многочасового полета вне видимости земли обошлась нам дорого.

Надо решать! Мотор горит по-прежнему, а там же рядом бензиновый бак. Прогорит пожарная перегородка, и тогда…

Медлить было нельзя. Все могли решить секунды.

— Всем покинуть корабль на парашютах, — громко повторил я трижды. И стало сразу легче, как всегда, когда трудное решение принято.

Убрал газ моторам и выключил зажигание. Отрегулировал автопилот на планирование и уголком глаза увидел, как в люк кабины штурмана исчез сначала Штепенко, а вслед за ним еще двое. Потянуло сквознячком. Стало быть и второй пилот открыл1 фонарь своей кабины. Обернувшись назад, успел заметить мелькнувшие уже в воздухе подошвы его меховых унтов.

Из правой плоскости на меня дохнуло едким угаром дыма. Стало трудно дышать. Наступила пора и мне покинуть горящий самолет. Рывком открыл фонарь, встал на сиденье и резко оттолкнулся ногами.

Опыт прыжков с парашютом я имел приличный. Я приобрел его еще в учебной эскадрилье авиашколы.

Высота, на которой мы выбросились с самолета, была, очевидно, порядочной, уж слишком долго продолжался спуск.

Внизу стала видна земля. Вернее — вода. Широкой серой лентой тянулась подо мной река. И ветер нес меня как раз вдоль нее. Этого мне только и не хватало! Плавать как следует не научился я и по сей день, а тут меня подстерегала реальная возможность купания в меховом обмундировании! Прихватив рукой часть строп купола, потянул один край к себе. Помогло! Парашют заскользил вбок и нес меня к левому берегу. Еще хоть немножечко… Ну, еще… еще… Слава богу, внизу зачернела свежевспаханная земля.

Но этим мои злоключения в ту праздничную ночь еще не кончились. Раньше, чем я сумел сообразить, что земля уже рядом, и подогнуть колени, я сильно ударился о мерзлую пашню и тут же вновь очутился в воздухе. Ночной прыжок оказался совершенно иным, чем дневные.

…Теперь я оказался ногами кверху и следующая встреча с землей произошла уже головой… да так невежливо, что у меня; искры посыпались из глаз. К тому же купол парашюта надулся как парус, и он потащил меня с большой скоростью по мерзлым бороздам пахоты. Снова сгреб я пяток строп и, на мое счастье, именно те, которые были нужны, — нижние, и подтянул их изо-всех сил. Парашют сложился.

Я быстро вскочил на ноги. Дул сильный холодный ветер. Под ногами — мерзлые пласты вывороченных трактором борозд. Закатав шелковый купол в тугой сверток, я направился к видневшимся невдалеке у перелеска строениям.

Вскоре, однако, спотыкаясь на неровной пашне, почувствовал1 боль в левой стопе. Чем дальше, тем больше. Наконец, дошло до того, что ступить на левую ногу совсем не смог.

Бросив парашют на землю, уселся на него и поглядел вокруг. Должны же где-то быть поблизости остальные члены экипажа. Далеко, еле видный в темноте, брел кто-то. Заложив два пальца в рот, пытался посвистеть, но не тут-то было! Сказался удар о мерзлую землю: болью ударило в голову.