Эндель Пусэп - Тревожное небо

Штепенко снова идет к радистам. Требовательно, коротко говорит:

— Рейкьявик! Радиопеленг!

Связь с Исландией была, и Кемпбелл, широко улыбаясь, кивает головой и быстро стучит ключом. Через несколько минут он с довольной улыбкой передал полученный радиопеленг штурманам. Штепенко доволен: полученный пеленг подтверждает, что мы идем правильно.

А с Америкой связи все нет и нет. Через некоторое время я заглянул в радиорубку. Мистер Кемпбелл, по-видимому, с сиденья так и не вставал. Теперь он выкладывает из своего знаменитого портфеля пачки каких-то таблиц, тетрадок, брошюр. Низовцев и Муханов сидят на полу и, разбирая эти таблицы и брошюры, раскладывают их вокруг себя. Время от времени один из них находит на таблице нечто, стоящее внимания, и тычет в это пальцем, другой начинает крутить верньеры передатчика, а мистер принимается лихорадочно стучать ключом… Потом, когда один из них осторожно вращает регулятор приемника, все трое вслушиваются, прижимая для верности шлемофоны обеими руками

Затем вновь начинают раскладываться таблицы, установка волны и вновь безрезультатно. Дела принимают плохой оборот. Летим без связи через океан, не зная, чем нас встретит берег? Как выйти к месту посадки? А если к тому времени там гроза Туман? Хватит ли бензина? Об этом думать не хочется. Надо было что-то предпринять. И штурманы нашли выход.

— Слушай, Саша, не попробовать ли нам поймать Америку на выпускную антенну? — говорит Романов.

— Это мысль…

Распустив выпускную антенну передатчика на всю длину около 80 метров, — заменили ею рамку радиополукомпаса. Саша начинает «шарить» по диапазону волн радиостанций Канадского побережья. Вскоре в наушниках начинает пищать буква «а». Не веря своим ушам, Штепенко просит послушать Романова.

— Буква «а», точка-тире, — невозмутимо подтверждает Романов.

Это работает нужный нам радиомаяк: мы уже зацепились за другой берег «лужи». Курс по-прежнему правильный.

Через четыре часа после взлета штурманы уверенно заявляют, что проходим Гренландию. Земли не видно — спряталась от нас за толстым слоем облаков.

А все-таки где мы будет садиться? Связи с берегом у Кемпбелла все еще нет. Истекает пятый час полета… Молчание прерывает Штепенко:

— Командир, доверните на 30 градусов вправо.

— Это еще зачем?

— Будем входить в зону радиомаяка.

— И долго мы будем в нее входить?

— Недолго, — успокаивает меня штурман, — минут двадцать. Ничего себе! За двадцать минут моторы сожгут уйму горючего.

— Доложите остаток горючего, — даю команду Дмитриеву. Через несколько минут мне протягивают записку. Бензина осталось еще немногим более 2000 литров. М-да-а! Это на три часа полета. А сколько мы еще будем в воздухе?

— Эндель Карлович, — слышу голос штурмана, — прежний курс.

Смотрю на часы: прошло десять минут. Удивляюсь:

— В зону вошли?

— Нет еще… — неопределенно тянет Саша, — войдем… Как с горючим?

— Часа на два, — отвечаю я.

Штепенко хочет еще что-то сказать, но в разговор вмешиваются радисты: связь с Америкой установлена. Наконец-то! Сводка погоды из Ньюфаундленда не радует: «Аэродром Гандер закрыт туманом тчк Севернее безоблачно тчк Видимость пять километров тчк Ветер умеренный вест тчк».

Оторвавшись от радиограммы, вижу впереди темную полосу.

— Облака кончаются, — осторожно сообщаю всем, еще сам не веря, что впереди нас виден берег материка.

— Земля! Впереди — земля, — рокочет густым басом лейтенант Гончаров, чье рабочее место находится впереди всех в носовой пулеметной башне.

Облачный покров обрывается вместе с морем, за ним раскинулся ряд не то льдин, не то мелких островков, а дальше — материк, Америка. Теперь остается уточнить свое местонахождение, прикинуть расстояние до аэродромов и соответственно этому исправить курс полета. Решаем лететь в Гус-Бей.

Борис Низовцев подает наверх радиограмму «Аэродром Гандер не принимает тчк Туман тчк Гус-Бей ясно видимость 5 километров тчк». Это мы уже знаем, но чем чаще идут радиограммы, пусть даже повторяющие сведения предыдущих, тем увереннее чувствует себя командир, кому жизненно важно знать все, что ожидает его впереди…

Нам везет, здорово везет, хотя… мне кажется, что люди нашего экипажа сами крепко, буквально за волосы, вытаскивают это везение.

Спускаемся ниже, чтобы лучше видеть землю, да и дышать там полегче. В самолете теплеет, и пассажиры начинают сбрасывать с себя унты и вылезают из меховых комбинезонов. Ловим позывные, а затем и зону радиомаяка на аэродроме Гус-Бей. Этот аэродром для нас теперь единственно возможное место посадки. Ньюфаундленд окончательно накрылся туманом. Внизу до боли знакомый ландшафт Заполярья: слегка холмистая тундра, с редкими кустарниками и кое-где притулившимся низкорослым ельничком. Множество больших и малых озер, рек, речушек. Уже вовсю светило солнце, но над реками и озерами стелется густой туман.

Штурманы прилипли к радиокомпасам. Мы с Обуховым пытаемся визуально «зацепиться» хоть к какому-нибудь мало-мальски характерному ориентиру на земле.

— Что-то непонятно, где это мы летим? Местность какая-то незнакомая, — говорю я ни к кому собственно не обращаясь.

— И я ее в первый раз вижу, — невинным голосом подтрунивает штурман.

— Что значит в первый раз? — вспыхиваю я. — Как курс?

— Все правильно. И курс правильный, только пятна тумана так искажают вид местности, что я и сам бы усомнился, если бы не был уверен в его правильности. Я думал бы так же, как и ты…

— Откуда ты можешь знать, о чем я думаю?

— Это угадать нетрудно. Ты думаешь о том, что внизу ничего не разобрать, местность незнакомая, а штурманы заблудились и вместо аэродрома придется плюхаться на брюхо неизвестно где в тундре…

— Ишь, ясновидец-хиромант какой! Ну, положим, что почти так.

— А ты не думай…

— И не собираюсь, — перебиваю я Сашу. — Аэродром уже вижу…

Впереди по курсу показалась просека, вырубленная в ельнике в виде громадного почти равнобедренного треугольника. Основанием его служила длинная черная полоса, а внутри треугольника желтели свежесрубленные деревянные постройки.

— Приготовиться к посадке, выпустить шасси!

Борттехники улыбаются. Им почти ничего не видно. Раз дана команда выпускать колеса, стало быть впереди твердая земля, а не тундровые топи…

Определив направление ветра по дыму, круто иду на посадку. Крутиться некогда, с дальнего конца полосы уже наползает туман! Планирую против ветра. Еще издали видно, что полоса тут значительно уже, чем в Рейкьявике или Прествике. Выдерживаю корабль над асфальтом, вижу, как рядом с консолью мелькают вершины малорослых елей. Сели благополучно, но уже в конце пробега нас мгновенно окутывает густой туман. Меня он уже не тревожит. «Большая лужа» осталась позади, под нами твердый асфальт. Надавив на тормоза, останавливаю корабль.