Семён Борисов - Баженов

Народ бежал, задыхаясь от удушливого дыма и смрада обгорелых трупов. Полицейские и подьячие под страхом жестокого наказания пытались организовать тушение пожара, остановить буйство огня, но тщетно: три дня и три ночи пылала Москва. Как память об этом пожаре, в народе сохранилась пословица: «От копеечной свечи и Москва сгорела».

Это произошло в конце мая 1737 года.

В опустошенную пожаром Москву приехал дьячок Иван Федорович Баженов с женой и трехмесячным сыном Василием.

Вскоре после их переезда снова вспыхнули пожары: голытьба, доведенная до последнего отчаяния, поджигала уцелевшие дома дворян и купцов. По приказу императрицы, поджигателей ловили, пытали, заставляли называть сообщников и затем всех сжигали живьем…

Московская полиция доносила сенату, что в городе «множество помету и всякого скаредства, от чего соседям и приезжающим людям, особенно в летнее время, может быть повреждение здоровью».

Поселились Баженовы вблизи Кремля. Полуразрушенные казенные и частные здания, церкви без кровель, гнездящиеся на пустырях, наскоро поставленные избушки — первые впечатления подраставшего ребенка. По описанию избы соборного певчего можно представить домашние условия Баженовых. Изба имела два больших слуховых окошка на улицу, третье — во двор. Печь большая и от нее полати. Специальный сход в полу около печи, так называемый голбец, вел в нижние кладовые, где хранились с'естные припасы и разный домашний скарб. Светлая, чистая горница с двумя окнами, с лавками вдоль стен и столом заменяла гостиную в богатых домах. Между передней избой и горницей — сени, и в них чуланы… Из сеней — выход на крыльцо, довольно высокое. На дворе — два сарая, коровник и небольшой огород.

Иван Баженов много пил и был тяжел на руку. Сына Василия он обучал грамоте по часослову и для скорейшего усвоения ребенком грамматики действовал указкой…

Когда Василий Баженов превратился в подростка, «недоросля», его отдали в Славяно-греко-латинскую академию, называвшуюся в XVIII веке «Эллинской школой». Обычно родители помещали туда детей неохотно. Но действовал высочайший указ: «Набрать в школы всех поповских детей, а которые во учении быть не хотят, тех имать в школы и неволею».

Мать плакала, когда отец отводил сына в Академию, что помещалась на Никольской улице в Заиконоспасском монастыре. Каменное, унылого вида трехэтажное здание было обращено фасадом к городовой стене. Через «звонковую» башню лестницы вели на деревянные хоры среднего и верхнего этажей; с хор выходили двери в классы — мрачные комнаты с тяжело нависшими сводами. В большом зале богословского класса висел портрет царя Федора.

Василий Баженов изучал там философию, риторику, пиитику, синтаксимы, аналогии, греческий, латынь и пр. Ежедневно приходилось слушать схоластические чтения о «воплощении», о «благодати» и прочую богословскую чепуху.

Из Баженова хотели сделать попа.

Мальчик мечтал о прекрасных строениях древности, рисунки которых он видел на фронтисписах латинских книг.

Но преподаватель глухим голосом объяснял, как изобличить колдуна и какими пытками заставить его признаться в связи с «нечистой» силой…

Даже физику учили, как предмет «естественной» магии…

Учили Баженова еще цицероновым «епистолам», читали Овидия, Вергилия, Тита Ливия — это еще давало известную пищу воображению, рисовавшему картины античной жизни…

Хуже было с русским языком. Учителя увлекались «реторическою фигуральностью»… Эти уроки наложили отпечаток на стиль письма и манеру речи Баженова. Так, например, мысль, что упражнения солдат подчинены известной гармонии, излагалась следующим образом: «Посмотри на солдат, не токмо, когда в ордер баталии устраиваются, но и когда в екзерцициях воинских обращаются, каково чинно, каково сбережением регула, каково по науке их артикула прохождение и возвращение, каково по гласу командующего соотвечания, словом: дивная армония».

Так, живая, образная и красочная русская речь подменялась риторическим суесловием: в этом официальное академическое преподавание понимало тогда образованность.

Баженов, как и другие ученики из «подлого» звания, получал жалованье — 30 копеек и четверик ржаной муки в месяц.

Ученики были худы, оборваны и пугали своим видом народ. Многие воспитанники дезертировали из Академии. За эти проступки отвечали отцы — их наказывали вплоть до отлучения от церкви, что означало почти лишение прав гражданства. Историк Академии эпически повествует: «Ученики бродили по Москве и производили новые беспорядки, пока, наконец, не были отводимы в полицмейстерскую канцелярию, которая для расправы представляла их в Академию»…

Тот же историк, делая обзор «судеб учеников», пишет о Баженове:

«Будучи еще учеником, он имел особенную наклонность к архитектуре и во время, свободное от классических занятий, срисовывал здания церквей, надгробные памятники в монастырях».

Под глухими сводами Академии получили первоначальное образование ряд людей, ставших впоследствии знаменитыми: величайший ученый и писатель XVIII века М. В. Ломоносов, математик М. Ф. Магницкий, писатели А. Д. Кантемир, В. К. Тредьяковский и другие.

Неизвестно, почему у сына бедного дьячка, «первоначально без всякого руководителя», возникло неугасимое стремление украсить города дворцами, прекрасными зданиями с колоннадами, звучащими как торжественный хорал. Может быть, на него влияла московская архитектура, памятники русского зодчества XVI века.

Бродя по Москве, погруженный в свои мечты, молодой Баженов не замечал ни голода, ни безобразия окружающей жизни.

В первые годы царствования Елизаветы Москва застраивалась, украшалась церквами, дворянскими домами и зданиями «присутствий». Строили русские зодчие Иван Коробов, Василий Обухов, Андрей Лопатин и гезели (их помощники) из архитектурной команды Ухтомского.

Но попрежнему из «убогих» домов выводили подкидышей для сбора милостыни и на улицу выставлялись трупы, около которых гнусавили «божедомцы», выпрашивая подаяние на погребение.

Красная площадь, вблизи которой жил Баженов, была еще большим лугом, хаотически застроенным мазанками, ларями; всюду лежал кучами навоз и разная нечисть. От смрада отбросов и зловония от речки Неглинной, протекавшей вдоль Китайгородских стен, трудно было дышать. Москвичи к этому привыкли, но приезжие жаловались на несносный «бальзамический дух».

Такою была Москва в середине XVIII века.

Баженов ходил на стройки, знакомился с «мастерами каменных дел» и все больше разгорался желанием покинуть постылые стены Академии…

Уцелевшие здания XVI и XVII веков обладали характерными горизонтальными акцентированными фасадами. Карнизы, прерывающие линию пилястров, подчеркнутые арабесками линии порталов — все это давало представление о том, как тогдашние итальянские зодчие, привлеченные в Москву, воспринимали архитектурные формы суздальско-владимирской Руси. Один из таких памятников — Архангельский собор, выстроенный Алевизом Новым.