Ирина Голицына - Воспоминания о России (1900-1932)

Поэтому я отвечала:

— Что же плохого было в нашем желании испробовать себя на работе, где мы могли использовать наше знание иностранных языков?

— В этом не было бы ничего плохого, — был ответ, — если бы вы желали только быть полезными своей стране и ее людям, но боюсь, что ваш случай совершенно другой. Вы не хотели работать в наших учреждениях, куда вас взяли бы без всяких затруднений. Вы искали чего-то более интересного, хотели быть окруженными иностранцами и, чтобы достичь этого, нашли одного из наших товарищей, который мог подписать необходимый документ. Ради этого вы были готовы дать ему значительную сумму денег и десять красивых шерстяных шалей.

Я ответила, что никогда никому не давала взятки, а здесь речь и не шла ни о чем подобном.

— Очень хорошо, если вы упрямитесь и не признаете свою вину, я не отвечаю за то, что может случиться с вами. То, что вы сделали, — серьезный проступок, но если вы признаетесь, что-то можно будет сделать, поскольку вы, видимо, не понимали, что совершаете, будучи очень молодой и, добавлю, очень наивной для своих лет. Возвращайтесь в место своего заключения и обдумайте свое положение. У вас будет много времени. Я встречусь с вами через несколько дней, и, может быть, вы дадите мне правильный ответ. Всё зависит от вас.

Это было всё, что он сказал, и стражник увел меня.

С этого момента я стала настоящим заключенным. Время от времени меня вызывали к моему следователю и задавали те же вопросы, и всегда мои ответы были одинаковы: я никогда не давала и не предлагала взятки. Иногда я говорила, что не привыкла лгать. Иногда мы беседовали о других предметах, но разговор всегда кончался одним и тем же: давала или не давала я взятку и эти проклятые десять шалей. Иногда я заходила так далеко, что объясняла ему, что у меня нет денег не только на взятки, но даже на трамвайные билеты, и я вынуждена везде ходить пешком. Но ничто не помогало.

Иногда меня встречал другой следователь. Он изображал из себя очень вежливого человека и говорил, что восхищен моим поведением, что для него я точное повторение Татьяны из «Евгения Онегина», какая жалость, что мы встретились в таких печальных обстоятельствах, как всё могло бы сложиться по-другому, встреться мы иначе. Я держала свои мысли про себя, но из этих двух явно предпочитала первого. Я держалась за свое первое показание и добавляла, что не буду говорить заведомую ложь, только чтобы получить свободу.

Тем временем моя мама делала всё, что в ее силах, чтобы вызволить меня. Но как она ни старалась, ничто, казалось, не помогало. Дело стояло на месте. Наконец она решила попытаться действовать через Енукидзе. К сожалению, я невольно помешала этой попытке. Однажды раздраженная повторяющимися глупыми вопросами, я ответила довольно сердито:

— Во всяком случае, вы не имеете права держать меня здесь, и если это станет известно Енукидзе, он прикажет немедленно освободить меня, а у вас будут серьезные неприятности.

Это произвело впечатление на моего следователя, хотя он и старался не показать вида. Они снеслись с Енукидзе и сказали, что я упомянула его имя. Так что, когда моя мама пришла просить за меня, он ответил:

— Я бы немедленно помог вам, но ваша девочка сама всё испортила. Они уже спросили меня, какое я имею к ней отношение, и я ответил, что видел ее только однажды. Мне очень жаль, но я ничего не могу сделать.

Итак, моя жизнь в тюрьме продолжалась. Целый день нам нечего было делать — ни книги, ни какое другое занятие не разрешались. Всё, что мы могли делать, — сидеть и разговаривать, или лежать на кроватях, или ходить по комнате от затемненных окон к противоположной стене и обратно. Мои ночные походы к следователю продолжались, и, надо признаться, я не возражала против них. Они были хоть какой-то переменой в монотонной жизни. Жаль только, что они происходили в ночные часы.

Следователь держал меня довольно долго, но заканчивал всегда одним и тем же:

— Признайтесь в попытке дать взятку, и я обещаю вам свободу.

Мой ответ был всегда одинаков:

— Как я могу признаться в том, чего никогда не делала и не думала делать?

Он пожимал плечами и говорил:

— Можете поступать, как хотите, но жаль, что такая милая девушка, как вы, так тратит свою жизнь.

Через некоторое время меня перевели в другую камеру. Она не отличалась от прежней, но люди были другие: две молоденькие девушки и пожилая дама — вдова генерала. Вскоре мы привыкли друг к другу, но неожиданно к нам поместили еще одну девушку. По-видимому, у нее была эпилепсия. Она кричала, рыдала и была в ужасном состоянии. Надзиратель подвел ее к свободной кровати и, ни слова не сказав, вышел и запер нас. Мы все собрались вокруг бедной девушки, но она почти не могла говорить. Мы решили, что бесчеловечно держать такую больную девушку в тюрьме, и пытались помочь ей.

Девушка немного успокоилась, но было видно, что она в плохом состоянии. Мы не знали, как ей помочь, если припадки возобновятся. Тогда две девушки решили начать голодовку, и я хотела присоединиться к ним. Было решено не принимать ни пищи, ни воды, пока больную не освободят. Когда обе девушки мили из камеры, чтобы умыться, вдова генерала подозвала меня к себе и предупредила, чтобы я не имела с ними дела.

— Они совершенно другого типа, — сказала она мне, — я долго наблюдала их, прежде чем вы появились здесь, и могу вас уверить, у вас с ними нет ничего общего. Предостерегаю вас, вы совершенно иная, очень жаль, что вы находитесь здесь. Я достаточно стара, чтобы быть вашей матерью, и знаю, что говорю. Последуйте моему совету.

Девушки вернулись, я все-таки хотела присоединиться к их голодовке, но они отказывались меня принять, говоря, что я не выдержу, и затея провалится. Я спорила с ними, но они отказали мне. Когда приносили еду или питье, они отвергали их.

Прошло несколько дней, обстановка в нашей камере была тяжелой. У бедной больной девушки по временам бывали приступы, две другие держали голодовку. Я была рада, когда мой следователь вызвал меня. Он спросил, как обстоят у меня дела, довольна ли я новой камерой. Я сказала, что ситуация там скверная.

— Мне хотелось самой присоединиться к голодовке, как вы можете допускать такие страдания людей?

Следователь был мрачен.

— Девушка не так больна, как вы думаете, — ответил он. — Она симулирует болезнь. На самом деле, она вовсе не больна. А две другие — анархистки. В прекрасной компании вы находитесь, — заметил он насмешливо. — Ну-с, вы все еще придерживаетесь вашей истории? Знаете ли вы, что ваша подруга Екатерина Челищева (это была Катя) уже на свободе? Она призналась в своем преступлении и получила свободу. Почему бы вам не сделать то же самое?

— Я не могу признаться в том, чего не делала. Лгать хуже всего. Пожалуйста, не принуждайте меня к нечестным поступкам. Я тверда в своем решении, и, что бы вы ни сказали или сделали, это не изменит моего решения.