Виктор Петелин - Восхождение, или Жизнь Шаляпина

— И что же? — с наигранной заинтересованностью спросил Теляковский, ибо он отлично знал про этот скандал, о котором, естественно, ему рассказал Константин Коровин.

— Ну что… Раскидал их всех, как цыплят… Ведь они не прошли такой школы жизни, как я. Но пообедать не пришлось. Поехали в «Стрелку». Только уселись, метрдотель на серебряном подносе подает нам бокалы с шампанским. Естественно, на подносе лежит карточка какого-то господина, который тут же не замедлил приподняться и зааплодировать, а за ним и весь зал… И кричат: «Спойте, Шаляпин, спойте…» Что я им, нанялся, что ли. Нигде нельзя спокойно посидеть. Житья не дают. Пришлось снова уйти, а то был бы скандал. Я же есть хочу. А им какое до тебя дело? Пошли к Лейнеру, думали взять отдельный кабинет, а у него не оказалось. Тогда — в «Малый Ярославец», где наконец славно поужинали в компании с Глазуновым и каким-то виолончелистом… Ну куда это годится? А все потому, что у меня не было билетов.

— Федор Иванович! Ведь еще в первом контракте у нас был пункт относительно билетов.

— Да, был. Я оговаривал в контракте, что буду сам распределять часть билетов публике, но контракт, понимаете, Иола потеряла. А из-за этого черт знает что выходит. Не верит никто, что у меня билетов нет. А получается, будто я дать не хочу. Так что придется кассу открывать у меня в доме.

— Да что вы, Федор Иванович, хлопот не оберетесь. Ведь круглую ночь у ваших ворот будут стоять.

— Ну тогда пускай мне дадут полицию, чтобы разгонять.

Теляковский уже хорошо знал переменчивый характер Федора Шаляпина и полностью соглашался с ним, но вносить в контракт предложенный пункт не торопился, ловко переводя разговор на другие темы. Шаляпин увлекался, загорался новыми мыслями и полностью отключался от только что высказанных обид и предложений.

— Ну а как же наш контракт, Владимир Аркадьевич? — спросил Федор Иванович, прощаясь.

— Знаете, Федор Иванович, что мы сделаем? — решился Теляковский. — Я подписываю чистый бланк контракта, а вы вносите дополнительные пункты, какие вам нравятся. Вношу только сумму годовой оплаты, как мы с вами договорились…

Шаляпин взял чистый бланк контракта с подписью Теляковского, где стояла годовая сумма оплаты: сорок тысяч. И вполне удовлетворенный, распрощался с директором.

Теляковский, довольный своей затеей, думал: «Пусть старается придумать что-нибудь пооригинальней, все равно, кроме платы, ничего выполнить невозможно. Надо же придумать, чтобы у его уборной стояли два вооруженных солдата с саблями наголо для устрашения репортеров. Этакое придумать! Видите ли, они мешают ему сосредоточиться перед спектаклем. Правильно, конечно, пускать не следует, но зачем же с саблями наголо? Чудит Феденька, чудит. Но, Господи, какое же это изумительное явление в нашей опере. И как это нам удалось его перехватить… Ведь давно уже опера делает полные сборы. Никогда этого не было, все время на дотации. Нет, великий артист. Явление исключительное, даже в капризах».

24 сентября состоялась премьера «Вражьей силы». Привычно все было в Большом театре. Накануне вырывали из рук билеты в кассе, у барышников — за бешеные деньги, толпы друзей вымаливали билетики у самого Шаляпина, у Иолы Игнатьевны, у ближайших его друзей. Но всем билетов, конечно, не досталось, потому и недовольных было гораздо больше, чем удовлетворенных.

В газетах пространные статьи возвещали о рождении еще одного художественного образа, созданного артистом. Шаляпин теперь уже не так торопливо, как некогда, разворачивал полосы газет. Его не удовлетворяли простые похвалы, радовался только тогда, когда его возвеличивали, ставили рядом с выдающимися певцами прошлого. Равным себе он никого не видел. Тон выступлений действительно изменился. Редко недоброжелатели высовывали свой нос. Шаляпин становился самым популярным актером современности.

«Еремка получился неподражаемый, точно сорвавшийся со страниц Горького, яркий и верный жизни с головы до пяток, от первого слова до последнего. И если сначала эта необычайная на оперной сцене фигура вызывает у слушателя только добродушную улыбку, то в сцене наущения Петра и позже улыбка сменяется тем смешанным чувством ужаса и отвращения, которое невольно внушает к себе человек-зверь, готовый из-за рубля и штофа водки на убийство. Многие ставят в упрек Еремке г. Шаляпина, что в нем не было ничего демонического, мефистофельского. Упрек этот вряд ли основателен. Прежде всего, сам композитор не хотел ничего подобного… С другой стороны, демонизм уместен только там, где есть сознательная, импонирующая сила зла и отрицания. В Еремке же сильны только темные инстинкты, опоэтизировать которые и трудно и незачем…» — писал Ю. Д. Энгель, один из наиболее умных и чутких музыкальных критиков своего времени.

Огромные толпы желающих послушать Шаляпина, разговоры на улицах, в гостиных, в редакциях газет и журналов нарастали как снежный ком, превращаясь в огромный всенародный форум, на котором обсуждались проблемы шаляпинского и русского искусства вообще.

Леонид Николаевич Андреев, еще вчера безвестный репортер «Курьера», сегодня стал не менее знаменитым, чем Максим Горький. Повсюду говорили о нем, спорили, ругали. И все из-за того, что он осмелился написать и опубликовать рассказ «Бездна». Находили этот рассказ безнравственным, порнографическим, предлагали его изъять из библиотек, запретить и сжечь. Шумная полемика вокруг рассказа сделала имя Андреева весьма популярным в различных кругах. Всем он казался ужасно развращенным, циничным.

А Леонид Николаевич недавно женился по любви, жил скромно и незаметно в одном из тихих московских переулков, часто по-прежнему бывал в своей газете, по-прежнему писал фельетоны на различные городские темы. Подумывал о пьесе для Московского Художественного театра, не раз к нему обращались Немирович-Данченко и Станиславский. И Горький не раз советовал ему взяться за пьесу. Только непонятная робость в этом смелом до дерзости писателе сковывала его творческие силы. Горький искренне, ликующе отнесся к его первой книге. А если Горькому понравилось, то завтра же его мнение станет известно по крайней мере пол-Москве и пол-Петербургу, да потом уж и всей России. И как полезны ему, Леониду Андрееву, были чтения рассказов на «Средах», где собирались дружески к нему настроенные талантливые люди и жестко критиковали его и всех, кто читал свои произведения, но и восторженно одобряли, если произведения того заслуживали. А уж после критики друзей с какой яростью снова перелопачиваешь свое сочинение, аж перья от него летят… Особенно прислушивался он к мнению Ивана Бунина, острого на язык, много читавшего, думающего, наблюдательного, легко понимающего суть произведений своих коллег по литературе. И чего бы ни касался этот высокий, стройный, с тонким, умным лицом, всегда хорошо и строго одетый собрат по перу, в нем всегда и во всем угадывался крупный, талантливый художник, которого не зря, конечно, прозвали «слишком юным академиком». А сколько оживления в их литературные беседы вносит он своим юмором и товарищескими остротами… Объездил чуть ли не полмира, уже многого достиг, много написал… Говорят, непоседа, а уж если засядет за работу, не пьет, не ест, как говорится, до тех пор, пока не сделает, что задумал… Только так и нужно работать. Ночами пишет. Пока не закончит. Так и он работал над «Бездной».