Хескет Пирсон - Бернард Шоу

«Что человек ищет товарищеских отношений с женами своих друзей, это в порядке вещей, — говорил Шоу, — и если он умный человек, он забудет и думать об интрижке». Относительно Шоу Блэнд не впал в заблуждение, как Спарлинг. Блэнд раскусил Шоу до конца и высоко оценил его безупречную дружбу. После 1911 года, когда «старая шайка» фабианцев удалилась на покой, Блэнд и Шоу уже не встречались; без Шоу проходили вечера в Уэлл Холле и в дни, когда Блэнд заделался модным фельетонистом. Но когда на смертном одре его замучила мысль, что любимому сыну не хватит средств завершить образование в Кембридже, последние слова, которые дочь услышала от него, были: «Станет плохо с деньгами — проси у Шоу».

Отношения Шоу с миссис Блэнд вылились в долгую дружбу, и не однажды подмечала она у своих приятельниц столь знакомые ей симптомы. «Мисс X. якобы терпеть его не может, — писала она. — Только я сама обожглась и вижу: она в него по уши влюблена». Такое мнение о представительницах родственного пола было не у одной миссис Блэнд. Беатриса Уэбб была твердо убеждена, что, кроме нее, никакая женщина не устоит против шовианского обаяния; она считала, что сам Шоу флиртует единственно в интересах дела — нужен материал.

«Женщины многое теряют на мне… Я их надуваю по крупной. В моих карманах полным-полно разменной монеты любви, но это не обычные деньги, а фальшивые — у них волшебный курс. Я люблю женщин — скажем, по одной из тысячи; но свет клином на них не сходится. У большинства женщин на уме одно: заполучить своего мужчину и как-то скоротать свой век. А мне подайте народы и исторические эпохи, чтобы увлечься всерьез и во весь аллюр развести писанину (эта пишущая машинка, между прочим, так и называется: Джи-Би-Эс). Любовь же дает мне развлечение, восстанавливает силы». Он жаловался: влюбившись, женщины изводили его, мучили его и себя, теряли душевный покой и устраивали сцены, не умея хорошо их сыграть.

А он умел играть — и играл отлично. Миссис Уэбб следила за ним с восторгом, понимая, что, только вжившись в роль, можно вести ее с таким блеском. «Нельзя полюбить эльфа, — заявляла она, — а Шоу в любви истинный эльф, бесплотное существо».

Его физическая природа тоже была слажена иначе, чем у других людей. «Только дважды владели мной восторги плоти, — признавался он, — один раз в молодости, а потом в зрелом возрасте». До двадцати девяти лет он продержался «в незапятнанной чистоте, хотя иногда воображение затевало не вполне чистую игру». Своим целомудрием он ничуть не был обязан кодексу морали. Его уберегли, как он считал, брезгливость к улице и затрепанный костюм. Едва он приоделся по-человечески, как его пригласила на чай и буквально учинила насилие воспитанница его матушки миссис Дженни Петерсон, вдова. Он оправдывался: «Я не устоял: слишком велико было любопытство. Никогда не считая себя привлекательным мужчиной, я, понятно, удивился, но быстро взял себя в руки. С тех пор повелось, что стоило мне задержаться наедине с влюбчивой женщиной — и она уже бросается мне на шею, клянется, что обожает меня». Полагая сексуальный опыт «непременной частью воспитания», он предпочел пройти эту науку у человека сведущего — и позволил себя соблазнить. Новелла Шоу, написанная спустя два года после встречи с миссис Петерсон, проливает свет на происшедшее.

В некоторых местах новелла сбивается на автобиографию, хотя высказывается здесь герой Шоу, Дон Джиованни, и заводит он речь о дуэли: «Изредка посещая ее дом и даже не подозревая о чувствах, которые она ко мне питала, я своей тупостью лишь распалил вдовицу, и однажды вечером она нависла на мне. Удивление, восторг тщеславия и страх новичка захватили меня. Я не сумел жестоко отвергнуть ее и, честно говоря, почти месяц безмятежно упивался радостями, которыми она меня дарила. Я стремился к ней всякий раз, когда меня не соблазняло что-нибудь лучшее. Это был мой первый победный роман. Но хотя за два года я не дал своей даме ни малейшего повода упрекнуть меня в неверности, мне стала надоедать, в отличие от нее, романтическая сторона наших отношений — надуманная, нарочитая, противоестественная, наконец. Редко-редко бывало иначе — когда сила любви раскрывала красоту ее души и тела. Как назло, я сделался предметом пристального женского внимания, не успев растерять иллюзий, робости и детского любопытства перед женщинами. Сначала это меня забавляло, потом стало не до смеха. На мне разыгрывали страшную ревность. Я вел себя с предельной осторожностью — и все же рано или поздно оказывался на волосок от дуэли с каждым моим женатым другом».

Дженни Петерсон испытывала не только «сексуальный голод», но и ревность до умопомрачения, и, поскольку Шоу продолжал обхаживать других женщин, — она дала ему достаточно материала, чтобы обеспечить будущее мастера эмоциональных сцен. А саму Дженни он целиком исчерпал в образе героини своей самой неудачной пьесы.

«Юлия списана с миссис Петерсон, — сообщал он мне. — Первый акт «Волокиты» подсказан ужасной сценой, которая разыгралась между ней и Флоренс Фарр [47] Об этой «сцене» Шоу упоминает в письме к Флоренс Фарр от мая 1891 г. В том же письме говорится: «Я не поставлю и сорока тысяч таких «отношений» против одной сорокатысячной части моего отношения к Вам. Каждая выбитая ею песчинка падет гранитной глыбой на ее шаткий воздушный замок, мною же задуманный и воздвигнутый. Она уже тем прогневила небо, что с глупым торжеством, словно победительница, берет мои подачки. И мне же говорит… но этого не стерпит бумага. Проклятье! Трижды проклятье! Вы должны вернуть мне покой». (Прим. автора.) .

В течение нескольких часов я с неимоверным трудом сохранял присутствие духа. Миссис Петерсон я более не видел и на многомесячный ливень ее писем и телеграмм не отвечал. И она меня тоже не простила. Я не мстил ей, я даже назначил ей в своем завещании сто фунтов в благодарность за ее доброту, когда мы были близки, хотя этих денег она не увидит, потому что давно умерла. Я понял, однако, что далеко не уйду, если свяжусь с безрассудно ревнивой женщиной, которая не переносит, чтобы я заговаривал с другими женщинами, и устраивает невозможные сцены. Она была страшно ревнива, причем не в одной любви, а решительно во ©сем. Я могу долго сносить мелкие оскорбления, но беда, если кто-нибудь зарвется, вроде Дженни».

После нескольких лет «бурных отношений» Дженни Петерсон уходит из жизни Шоу. Не в силах простить, она все же оставила состояние его родственнику, а не собственному племяннику. Умерла она в 1924 году. Их разлучница Флоренс Фарр играла ведущие роли в двух ранних пьесах Шоу и была в близких отношениях с ним. Шоу запомнил ее «молодой и самостоятельной профессионалкой, которая в артистических кругах Лондона демонстрировала замечательную светскую свободу. Умная, веселая и очень привлекательная — конечно, все приятели влюблялись в нее. Случалось это так часто, что она уже не могла терпеливо пережидать робкую осаду иных неискушенных обожателей. Положим, они сгорали от желания поцеловать ее и при этом были не настолько ей противны, чтобы удовлетворить их было затруднительно ее чрезвычайно отзывчивой натуре. Тогда она крепко хватала потерявшегося поклонника за руки, резко притягивала к себе и со словами: «Покончим с этим сразу» — разрешала изумленному джентльмену его поцелуй; сломав лед, она переходила уже к беседе на более общие темы».