Збигнев Войцеховский - Иван Поддубный. Одолеть его могли только женщины

– Кто же?

– Мой отец.

– И вас никто никогда не смог уложить на лопатки?

– Сколько раз укладывали, – рассмеялся Иван. – Бабы сильнее меня. Ничего не могу с ними поделать.

Эта шутка потом была напечатана во всех газетах, и к выходу Поддубного на киевский манеж уже создала ему славу ловеласа, что было очень кстати. Женщины любят ходить в цирк, приводят туда мужей и детей.

Первое выступление Поддубного стало триумфальным, о нем вновь написали в газетах. Теперь уже Никитину не пришлось платить, газетчики сами готовы были заплатить за то, чтобы встретиться с Иваном и взять у него интервью.

Жизнь втягивалась в новую колею. К доброму другу Дурову добавился еще один – дрессировщик Турнер, работавший со львами. Был он полной противоположностью Поддубному – выпивоха, гуляка, картежник, но очень добрый, остроумный и отчаянный человек. Супруга дрессировщика все время пыталась пресечь пагубные привычки мужа. Особенно пьянство. Случалось, и била его, когда тот возвращался поздно и навеселе, а сам он не мог на нее поднять руку. Спасаясь от разъяренной жены, Турнер нередко прибегал в цирк, где залезал в клетку к своему любимцу – льву по кличке Цезарь. Оттуда он показывал ей фиги, кричал: «Накося-выкуси, тут ты меня не достанешь!» – а потом укладывался спать рядом со львом. При всем при этом Турнер оставался очень милым человеком. Льва своего он безумно любил, и тот отвечал ему взаимностью.

Однажды, когда загноилась пораненная во время выступления лапа, Цезарь никого в себе не подпускал. Ветеринар же сказал, что необходимо удалить гноящийся коготь, иначе животное может погибнуть от заражения крови. Турнер рискнул, он сам ножничками, без заморозки, вырезал поврежденный коготь с куском мяса и прижег рану йодоформом. Лев даже не вздрогнул, хотя до этого готов был растерзать любого, кто рисковал прикоснуться к его лапе.

Каждое свое выступление Турнер заканчивал коронным номером, клал в раскрытую пасть Цезаря голову. Когда его спрашивали, не страшно ли ему это делать, он неизменно отвечал, что, если потребуется, он может и заснуть в таком положении.

Поддубный пообещал себе, что больше никогда не будет влюбляться. Это не значило, что он стал вообще избегать отношений с женщинами. Скорее наоборот. У него появились любовницы, но он относился к ним неглубоко, легко сходился, легко расставался, ни одной из них он не сказал заветное: «Я люблю тебя». А посматривали на него многие, находились даже знатные дамы, стремившиеся вступить с ним в связь. Ивану казалось, что он навсегда избавился от влияния женских чар, стал смотреть на прекрасную половину человечества трезвым взглядом. Но вот однажды… а любовь случается именно «однажды», когда ее совсем не ждешь, произошло это чудо.

Поддубный и раньше видел невысокую, миловидную девушку – гимнастку Машу Дозмарову, выступавшую под куполом цирка на трапеции, но не обращал на нее внимания. Есть на Земле такая, ну и пусть себе. Он даже не смотрел на ее выступления. А тут случилось так, что из-за болезни одного из жонглеров пришлось поменять очередность номеров. Маша выступала перед самым выходом Ивана, и ему поневоле пришлось следить за ней из прохода.

Дозмарова потрясла его. Она порхала под куполом цирка, словно была невесомой, будто была не девушкой, а ангелом с крыльями, с которым ничего плохого случиться не может, она ничуть не боялась высоты. Публика, затаив дыхание, следила за ее полетами. В финале коверный объявил «смертельный номер» – прыжок из-под самого купола цирка.

Маша встала на трапецию, которая стремительно вознесла ее в высоту. С земли она казалась совсем крошечной. Блестки платья сверкали и переливались в свете прожекторов, будто рождественские снежинки. Дозмарова подняла руки над головой, некоторое время балансируя на трапеции, а потом стала клониться вперед. Девушка нырнула, как ныряют в воду. Летела вниз, сверкающая, неземная. У Поддубного перехватило дыхание, этот полет казался ему бесконечным. Он-то, проработавший в цирке не один год, прекрасно знал, чем иногда кончаются такие полеты, знал, что словосочетание «смертельный номер» – не просто красивые слова.

Маша упала на еле заметную из зала страховочную сеть, тут же пружинисто поднялась и с сияющей улыбкой поклонилась публике. Поддубный уже не слышал аплодисментов, он все свое внимание отдал этому порхающему существу. Он за секунды по уши влюбился в Дозмарову. С замирание сердца ловил на себе легкий ветерок, когда гимнастка пробегала около него, чтобы выйти на очередной поклон.

Для того чтобы влюбиться, много не надо. Для Ивана было достаточно однажды испугаться за жизнь Маши, пережить с ней в мыслях этот безумный, отчаянный полет из-под купола.

Уже после выступления, поздно вечером, Иван вернулся в цирк. Раньше ему и в голову не могло бы прийти забраться на конструкции для летающих гимнастов. Просто у каждого артиста имелось свое место, к которому он был «приписан». Ивану принадлежал борцовский ковер, гимнастам – цирковое «небо» – купол. А теперь он стоял в темном пустом зале и смотрел вверх на поднятую трапецию и небольшой мостик рядом с ней. Ему хотелось понять гимнастку, глянуть на зал ее глазами, в конце концов, проверить себя. Он не собирался прыгать, лишь хотел подняться на головокружительную высоту. Веревочная лестница призывно раскачивалась рядом.

Поддубный поплевал на ладони и полез по ней. Сперва было неудобно, лестница ужасно раскачивалась, выворачивалась из-под ног. Но Иван тут же вспомнил, как ловко взбираются по ней гимнасты, вспомнил, в чем секрет. Они поднимаются, держа перекладины перпендикулярно туловищу. Дело пошло быстрей. Поддубный не смотрел вниз. Его манили перекладина и мостик под самым куполом.

Насчет того что гимнастическое снаряжение может не выдержать его веса, Иван не беспокоился. Безопасности в цирке братьев Никитиных уделялось должное внимание. Поддубный сам видел, как раз в месяц испытывались лестницы и трапеции. К ним подвешивали груз, вдесятеро превышающий вес человеческого тела. Ну а сам Иван весил не больше, чем два среднестатистических гимнаста.

Наконец он добрался до заветной трапеции, коснулся ее рукой и почему-то тут же подумал, что именно тут стояла Маша, касалась ее своим телом. Прежде чем перебраться на мостик, Иван глянул вниз, даже дыхание перехватило. Огромная высота. Сверху страховочная сетка казалась малюсенькой, словно почтовая открытка. Было непонятно, как можно надеяться попасть в случае падения именно на нее. Поддубный ощутил, как мгновенно вспотели от волнения ладони.

– Она может, смогу и я, – пообещал себе Иван.

Колени подрагивали, когда он перебирался на мостик. Дощатый настил тревожно поскрипывал. Иван выпрямился, его голова почти касалась перекрытия купола. Зал казался сверху незнакомым, никогда прежде Поддубный не смотрел на него под таким ракурсом. Иван представил себе, как выглядит амфитеатр в свете софитов, прожекторов, как несется, сходится к одной точке гул зрительских голосов. Иван отпустил руки, поднял их над головой, закрыл глаза.