Борис Пастернак - Переписка Бориса Пастернака

Вправе ли я, при моем отношении к Вам, оставлять Зубакина при его иллюзиях, или в уваженье к Вам, надо будет открыть глаза и ему, когда меня с ним столкнет первый случай. Как мне себя вести? Связываете ли Вы меня этим письмом, или даете мне свободу. Я в полной неизвестности, и как видите, первым делом считаюсь с Вами. Но тяжкой миссии этой я не заслужил, и не знаю, зачем Вы меня в это положенье поставили.

Однако есть дело, в которое я теперь не могу не вмешаться, не дожидаясь Вашего решенья. Позвольте мне говорить со всей откровенностью. Я знаю, что это – в какой-то мере – тайна, которую я вправе знать, но которой не должен касаться. Но как мне выйти из этого круга с соблюденьем всех градусов и ничьих запретов не нарушая!

Итак, я прорываю его. Я говорю о новом примере Вашей отзывчивости, о деньгах для М. Цв<���етаевой>. Дорогой, дорогой Алексей Максимович, знайте, никакая фамильярность или задняя мысль относительно Вас с моей стороны немыслима! Ничего, кроме желанья простоты и блага, моя просьба не содержит. Вы меня осчастливите, если ее поймете и ей последуете. Вот она. Я умоляю Вас, откажитесь вовсе от денежной помощи ей, неизбежной тягостности в результате этого ни Вам, ни М. Цв<���етаевой> не избежать! В этом сейчас нет острой надобности. Мне удалось уже кое-что сделать, [354] м<���ожет> б<���ыть> удастся и еще когда-нибудь.

Я страшно устал за этим письмом и верно не меньше того утомил Вас. Простите.

Заключу вынужденно лаконично. Я люблю Белого и М. Цветаеву и не могу их уступить Вам, как никому никогда не уступлю и Вас.

Письмо это попробую послать возд<���ушной> почтой. Если удастся, то оно опередит то, на которое я ссылаюсь, как на вчерашнее. «Клима Самгина» буду ждать с благодарностью и нетерпеньем.

Глубоко преданный Вам

Б. Пастернак.

<���Сорренто, 7.Х1.1927>

Борис Леонидович —

истерический тон Вашего последнего письма для меня загадочен, оправданий ему я не вижу и предлагаю Вам прекратить переписку со мною, опасаясь, что она может только усилить недоразумения.

Странное впечатление вызывает Ваш вопрос: «Зачем все это о Цвет<���аевой> и Зуб<���акине> знать мне, за что Вы на меня именно взвалили это бремя?»

Какое «бремя»? Ведь Вы сами назвали Зуб<���акина> человеком «из алхимической кухни Достоевского», сами же сообщили мне, что он, интереса ради, выдумывает о себе «сплетни», – я с этим согласился, Зуб<���акин> оставил у меня по себе удручающее впечатление. А<���настасия> И<���вановна> умнее его, но она тоже «из Достоевского» – на мой взгляд.

А о ее сестре Вы не должны были писать того, что написали.

Грустно, что все так вышло, но писать Вам я больше не стану.

А. Пешков.

<���Москва> 15.XI.27

Дорогой Алексей Максимович!

Просьбу о М. Ц<���ветаевой> мне внушило одинаково сильное чувство к Вам и к ней. Высказывая ее, я настолько был убежден, что истинные ее мотивы дойдут до Вас во всем чистосердечья, что видимая нескромность дела меня не испугала.

Вчера я получил Ваше письмо с предложеньем не писать Вам больше. С нынешней Вашей суровостью, впервые обращенной непосредственно ко мне, мне легче, чем с той косвенною, которая меня так взволновала. Тогда мне пришлось переживать за других. При этом я не мог не дать лишку. Что-то подсказывало мне, что в замкнутости переписки, т. е. наедине с Вами, долг мой – вступиться за них, а не подхватывать Ваше негодованье. В последнем случае я бы их предал, хотя бы потому только, что Вы бесконечно сильны, а они слабы. Неужели на моем месте Вы поступили бы иначе?

Или, вот еще что, – с этого ведь все началось. Ради Бога, Алексей Максимович, станьте на мое место; NN превратно передает мне Ваше мненье о вещи, меня кровно касающейся (о «905-м»). Из радости получается огорченье. Потом все разъясняется, радость двойная, и ей нет границ. И вот в самый ее разгар получаются Ваши раздраженные строки об оплошности этой NN. Ну что бы Вы стали делать в моем положеньи? Разделили бы это раздраженье против NN, или, как лицо замешанное, как невольный и несчастный повод, всеми силами этому раздраженью воспротивились?

В заключенье, за все это поплатился я. Хочется верить, что запрещенье Ваше временно и Вы когда-нибудь его с меня снимете. А пока, подчиняюсь ему. Вы хорошо знаете, как это меня огорчает. Однако либо этого не было и у Вас в мыслях, либо довольно и того, что я этому не подавал оснований, но обиды в мое огорченье никакой не замешалось. Я только получил письмо с дурною вестью от Вас и в меру ее и опечален.

Неизменно преданный Вам

Б. Пастернак.

P. S. Я еще раз писал Вам, в первых числах месяца. [355] Вероятно письмо пропало. Хотя там прямых извинений не было (п<���отому> ч<���то> ни в чем перед Вами не виноват), но истерическим свое предпоследнее письмо признал в нем и я. Получив его, Вы меня бы вероятно пощадили. Мне оно было дорого другой стороной, и жалко, что не послал его заказным. Ваш Б. П.

<���Москва> 16.XI.27

Дорогой Алексей Максимович!

Простите, что после вчерашнего обещанья вновь Вам навязываюсь. Но дело вот в чем. М<���ожет> б<���ыть> в прошлых письмах к Вам мне случилось обмолвиться, что Ваших писем я не только никому не показываю, но даже и не рассказываю о них, гл<���авным> образом лицам, в них названным. Так было до нынешнего дня, когда Ан<���астасия> Ив<���ановна> с выпиской из Вашего последнего письма к ней (с ссылкой на мою бестактность) попросила у меня объясненья относительно всего происшедшего. Я вынужден был кое-что ей рассказать, т<���о> е<���сть> мне пришлось в виду Вашей ссылки на меня, отступить от своего намеренья сохранить всю эту путаницу в тайне. Я рассказал ей только самое необходимое. О недоразуменьи, порожденном ее неудачной передачей Ваших слов, о том, как меня огорчило Ваше возмущенье этим, о неудаче моей попытки вступиться за нее и разорвать другой клубок, смотанный ею или З<���убакины>м вокруг М<���арины> Ц<���ветаевой>, и наконец о том, чем все это кончилось для меня. Я ей также привел свои слова о З<���убакине>, я не забыл этого сделать. Последнее ее очень огорчило.

Вы знаете, фатальной моей ошибкой было то, что я вмешал их в мои письма. С другой стороны, это было естественно, они приехали прямо от Вас, я ничего еще не знал.

Если мне суждено когда-нибудь опять прийти Вам на память, мне хотелось бы, чтобы Вы вспомнили обо мне в совершенной отдельности от кого бы то ни было и каких бы то ни было происшествий. Вы знаете, что я ни в чем не виноват, всего же менее в томительном однообразии темы, которой мне пришлось, скрепя сердце, подчиниться, как несчастной случайности, разраставшейся от письма к письму.