Владимир Прибытков - Иван Федоров

Лукарис покачал головой.

— Судьба Федорова достойна сожаления. Книги его великолепны Точны и красивы. Будет грешно оставить единственного православного печатника без поддержки… Он не бывал у вас, князь?

Курбский ответил отрицательным жестом.

— Но вы знали его в Москве? Ведь вы тоже сверяли московский Апостол?

— В Москве я был занят походами, святой отец, — ответил Курбский. — Мне приносили листы от митрополита, митрополиту я их и отсылал… Впрочем, я видел делателей книг. Их там с десяток имелось. Наверное, видел и Федорова.

Лукарис, только что хотевший выразить удивление по поводу того, что Федоров до сих пор не обратился в трудную минуту к соотечественнику, воздержался от вопроса. Но заметил:

— Простой делатель книг не смог бы издавать книги с подобным тщанием и строгостью. Его тексты соответствуют греческим.

— Пустое! — сказал Курбский. — Федоров пользуется вывезенными из Москвы листами. А в Заблудове книги выверял гетман Ходкевич. Не сомневаюсь в этом.

— Так или иначе, мастер он хороший, — положил конец спору Острожский. — Но до меня дошли слухи, что Федоров ведет дела с протестантами и католиками. Говорят, будто врач Сенник из Кракова убеждает друкаря печатать латинские книги.

— Сей слух может исходить от врагов веры! — предупредил Лукарис.

— Да, конечно. Но с Сенником дела Федоров уже вел. Доставал через него бумагу.

— К стыду Львовского священства, оно ничем не помогало Федорову! — возразил Лукарис. — Будет непростительно, князь, если и сейчас, когда друкарь испытывает, по вашим словам, трудности, ему не протянут руку братства и поддержки. Наш долг, князь, не дать иноверцам смутить Федорова.

— Следует подумать, следует подумать, — согласился Острожский.

И тут опять подал голос поп Иов:

— Ты все ищешь справцу для Дерманского монастыря, князь. Вот и возьми друкаря. Пусть хозяйство ведет да книги печатает.

Острожский озадаченно поглядел на Иова. Поп иногда удивлял его трезвостью суждений, тем более неожиданной, что вообще большим умом не отличался.

— Справцею? А пожалуй, и верно! — воскликнул Острожский, подумав, что детям и слабым разумом бог порою подсказывает хорошие мысли. — И верно!

Вскоре слуга князя Острожского Петр Ринфлейн, употребляемый для особо важных поручений, навестил во Львове Ивана Федорова.

Ринфлейн передал Ивану Федорову приглашение князя в город Острог, не скрыв, что его прочат в управители Дерманского монастыря.

— Князь Константин Константинович наслышан о твоем бедственном положении, — сказал посланец. — Радел по вере, он и вознамерился помочь тебе. Также задумал князь печатать в Остроге книги.

— Не так уж я бедствую, — возразил Федоров. — Но за приглашение благодарю. Скажи князю, приеду…

Федоров скрыл от Ринфлейна правду. Поездка в Молдавию и Валахию ожидаемых доходов не принесла. Всех книг он не продал. Пришлось прибегнуть к помощи посредников. Посредники книги взяли, но деньги присылали помалу и не часто, причем Федоров подозревал, что они используют получаемый капитал для оборота. Однако на тревожные письма все посредники, как один, отвечали, что цена десять злотых на Апостол велика, что они вынуждены получать эту сумму с покупателей частями, оттого и задерживают выплату уговоренных сумм. От книг же, отосланных на Русь, дохода ждать ранее чем через год вообще не приходилось.

Фабрикант Лаврентий тоже находился в стесненных обстоятельствах, не мог дать бумаги в долг.

Мартин Сенник, правда, предлагал ему заняться печатанием латинских светских книг и поборол первоначальное смущение Федорова, дав ему прочитать Эразма Роттердамского, «Зеркало» Николая Рея и «Напиток любви» Себастьяна Кленовича. Федоров убедился, что, печатая эти книги, ничем не изменит вере. И Эразм, которым восторгался Сенник, и Рей, и Кленович с одинаковой ядовитостью высмеивали католическую церковь, погрязшую в стяжательстве, распутстве и чревоугодии. А Рей и Кленович вдобавок не щадили и польскую шляхту, печалились о крестьянах.

Федорова поразило «Зеркало». Проклиная войны, защищая обездоленных, Николай Рей писал о шляхетской справедливости: «Ведь ее зовут паутиною, которую овод пробьет, а бедная муха, влетя в нее, запутавшись, не дождавшись никакого утешения, пропадает и, плача, идет домой…»

Такие книги Федоров напечатал бы. Но у Сенника не было капитала, он лишь думал списаться с немецкими князьями и купцами, заинтересовать их, а пока еще спишется!..

Приглашение князя Острожского пришлось кстати.

Федоров поехал в Острог.

С князем было условлено, что Федоров станет следить за хозяйством монастыря, радеть об его доходах, князь же тем временем начнет записать нужные для печатания материалы.

Ректор Острожской академии Лукарис советовал напечатать Библию. Князь одобрил совет. Он обещал не скупиться, и новая книга должна была превзойти роскошью изданные Федоровым Апостолы.

Перед отъездом в Дерманский монастырь Федоров получил две вести: одну из Вильны, от Петра Тимофеева, вторую из Заблудова, от своего ученика Гриня.

Петр Тимофеев сообщал что готовит издание Евангелия, желал Федорову долгих лет, восхищался новым Апостолом.

Гринь спрашивал, не забыл ли о нем Федоров, надо ли ему ждать известии о нем.

Федоров был взволнован и растроган. Он долго расспрашивал купца, привезшего весточки о том, как живется Петру, не болеет ли. Огорчился, узнав, что Мамоничи обращаются с мастером, как со слугою, а тот все терпит.

Он наказал купцу обнять Петра Тимофеева, а Гриню сказать, что скоро позовет его к себе.

Непременно позовет!

Минул год, другой… Пользуясь воцарившимся в Польше междуцарствием, русские войска успешно воевали отошедшие к Литве ливонские города и крепости.

Снова пал Пернов, сдались Гельмет, Эрмес, Руев, Курпель, Гапсаль… События заставили польских магнатов и шляхту поторопиться. Партия Яна Замойского одержала победу. В 1576 году она договорилась с литовцами, и ее ставленник Стефан Баторий короновался в Кракове, подтвердив прежние привилегии магнатов и обещав отвоевать у Московии все ливонские и белорусские города. Везде говорили о скором походе на Русь.

Иван Федоров взволнованно слушал толки.

Он все еще сидел в Дерманском монастыре, все еще ждал, когда сможет начать работать над Библией, но терпение печатника иссякало.

Правда, поздней осенью и зимой он был предоставлен самому себе, мог читать и резать заставки к будущей книге, иногда отлучаться во Львов и в Краков, навещать друзей, но с весны до поздней осени, пока не убрали урожай, было не до книг и не до заставок.