Владимир Прибытков - Иван Федоров

— Чернокнижник проклятый! Чернокнижник проклятый! — сдавленно шептала Марья Юрьевна, трясущимися руками уже шаря по ящикам.

И вдруг умолкла. Пальцы натолкнулись на знакомую резьбу.

Марья Юрьевна вытащила вместительный кипарисовый ковчежец. Своим ключиком быстро открыла его. Стала рыться в фамильных драгоценностях. На самом дне увидела пачку бумаг. Схватила, засунула за ворот платья, захлопнула ковчежец, сунула на место, задвинула ящик.

Оглянулась. В мгновенье очутилась у двери. Прислушалась. И тем же путем, опрометью, не чуя ног, в свою спальню.

— Раина! Раина! Где гонец от Яна?

— Ждет в корчме, ясновельможная пани.

— Бери эти бумаги, беги к нему, чтобы никто не видел. Отдай…

А князь Курбский, ничего не подозревая, осматривает коней, играет с гончими щенками, поит отваром цитварного семени борзых.

Возня с собаками — любимейший отдых князя, устающего от переводов с греческого и латыни.

Курбский давно бежит развлечений и пиров. Обиженный на Стефана Батория, вслед за Сигизмундом-Августом не подтвердившего прав князя на наследственное владение Ковельщиной, обиженный на литовских друзей, не заступившихся так, как могли бы заступиться перед королем, Курбским затворился в любимом местечке Миляновичи и пытается найти. утешение в ученых занятиях.

Но недаром его зовут угрюмым московитом.

Милее противоречивых умопостроений Аристотеля становятся ему безнадежные и скорбные слова Экклезиаста о тщете всего мирского.

Князь все читает и пишет. Так проходит месяц, другой… Но однажды он выдвигает ящик стола, достает заветный ковчежец кипарисового дерева, открывает его — и…

Марья Юрьевна, едва завидев на пороге своей спальни взбешенного князя, мертвенно бледнеет и взвизгивает.

Сунувшаяся в дверь служанка Раина вылетает в коридор, выкинутая еще не утратившей силы рукой Курбского.

— Записи… Завещание… Все украдено! — кричит князь.

Марья Юрьевна прижимается к стене с такой силой, словно хочет уйти в нее. По ее взгляду Курбский догадывается, кто вор.

Сбежавшиеся на вопли слуги не смеют приблизиться к опочивальне, откуда доносятся звуки ударов и истошный женский крик.

Дверь распахивается. Слуги разбегаются. Лишь Раина, от ужаса не способная двинуться с места, видит князя Курбского. Князь встрепан. Волосы прилипли ко лбу. Он шатается. Никого не замечает. Уходит прочь…

Раина неуверенно заглядывает в спальню и отшатывается.

На ковре, в изорванной сорочке, валяется дебелое тело княгини. Оно покрыто синяками. В это время князь Курбский окаменело сидит перед столом, забыв задвинуть злополучный ящик.

Остановившимся взглядом смотрит князь в окно, на листву растущих под окнами тополей. Он оглушен и понимает сейчас только одно: его ограбили. У него отняли всё. Всё. Всё. Он смешон и жалок…

Перед князем лежит раскрытая рукопись — еще одна ирония судьбы! Она раскрыта на странице, где Аристотель пишет, что все, происходящее в природе, составляет последовательную цепь причин и следствий…

Заперев жену в Ковельском замке, жестокими побоями князь Курбский добился того, что Марья Юрьевна начала просить сына вернуть похищенные документы.

Но Ян Монтолт уже подал жалобу королю. Начались следствия. Запуганная княгиня в присутствии мужа на вопросы наряженных вести следствие посланцев короля отвечала уклончиво. Однако через игумена Ковельского монастыря Вербского правда о поступках князя просочилась наружу и дошла до Кракова.

В 1578 году Курбскому пришлось приехать во Львов, чтобы предстать перед королевским судом.

Суд постановил, что супруги Курбские должны развестись, причем князь обязан возвратить Марье Юрьевне дубровицкие имения, а та освободить супруга от уплаты семнадцати тысяч грошей, данных в веновый выкуп.

Курбский с возвратом имений медлил. На него посыпались новые жалобы. Среди них и жалоба княгининой служанки Раины на изнасилование.

Князь поспешил вернуть имения, даже уступил жене тысячу двести грошей, лишь бы получить запись, что Марья Юрьевна претензий к нему больше не имеет.

Запись он получил. Раина взяла жалобу обратно, заявив суду, что произошло недоразумение…

Но было поздно.

Имя покорителя Казани, Сибири и Ливонии, затасканное по судейским канцеляриям в Речи Посполитой, произносили теперь с усмешечкой и брезгливостью.

В эту пору князь Курбский, получив у запуганного владимирского епископа Феодосия духовный развод, для которого по церковным законам не было ровным счетом никаких оснований, приехал в Острог.

Раздраженный, покинутый многими прежними друзьями, князь искал внимания и сочувствия.

Где еще, как не у старого друга — Константина Константиновича Острожского, — мог найти их князь?

Уже полгода Иван Федоров работал над созданием новых шрифтов.

Князю Острожскому и греку Лукарису легко было пожелать, чтобы он напечатал Библию. Но как ее напечатать?! Федоров прикинул: если пользоваться прежними шрифтами, какими напечатаны Апостол и заблудовские книги, Библия получится толщиной в аршин и весом в полтора пуда. Кому потребна такая книга? Куда она? Надобен был шрифт куда более мелкий, и, рассчитав, насколько он должен быть мелок, Федоров поначалу даже обеспокоился. Удастся ли такой вырезать? А если удастся, хорош ли будет шрифт в чтении? Ясен ли? Четок ли?

Советоваться было не с кем. Можно было только поделиться сомнениями с приехавшим Гринем. Но и того не следовало устрашать с первых дней тяжестью работы. Пусть вперед поучится резьбе по металлу, вызнает искусство создания красок, попривыкнет, прикипит душой к делу, а уж тогда ему и самая тяжесть труда в радость будет. Тогда и делиться сомнениями с ним пора приспеет.

Федоров отдал Гриня в учебу львовскому мастеру Лавриню Пилиповичу, знатоку резьбы и умельцу составлять краски.

По обычаю с Гринем он составил и договор, скрепленный печатью городского совета. Федоров обязался платить за обучение Гриня, а тот обещал по окончании срока учебы работать на Федорова не меньше трех лет.

Отправив Гриня во Львов, Федоров безвыходно засел в отведенной ему избе. Трапезовал с княжескими слугами, иногда бывал зван и к столу князя, но чаще эти приглашения отклонял: от князя быстро не уйдешь, сиди да беседуй, а время-то идет…

Первые пунсоны не удались. Сделанные при их помощи матрицы давали шрифт неясный, будто слипшийся. Видимо, портились при пробивании стали. Наверное, прежний состав металла для пунсонов и матриц следовало изменить.

Федоров проштудировал книгу Георга Агриколы «Де ре метталлика», но там отыскал только общие положения и советы.

Приходилось искать составы сталей самому. Отложив резцы, Иван Федоров занялся возведением сталеплавильной печи. Потребовался огнеупорный кирпич, потребовались хром и марганец.