Джон Ревалд - История импрессионизма

И Мане и Сезанн имели достаточные средства к существованию, позволяющие им ждать. Дега тоже был независим и даже отказался в 1869 году от контракта, предложенного ему бельгийским торговцем Стевенсом, братом художника, который бы обеспечил ему ежегодный доход в 12 000 франков. [299] Письмо Ахилла де Га от 16 февраля 1869 г. См. Р.-А. Lemоisne. Degas et son oeuvre. Paris, 1946, v. I, p. 63. Но для других это был не только вопрос принципа. Помимо того, что им необходимо было продавать свои работы, они чувствовали также, что эта бесконечная борьба с жюри обрекала их на изоляцию, лишая единственной возможности выставлять свои работы. Вслед за созданием картины, ничто не являлось более необходимым, чем показать результаты своих усилий, попытаться по крайней мере заинтересовать публику своими честными намерениями, своим непрестанным трудом и своими новыми открытиями.

В 1869 году появился декрет, который, казалось, обещал, что доступ в Салон будет хотя бы облегчен. Начиная с текущего года все художники, которые хоть раз выставлялись в Салоне, имели право участвовать в выборах двух третей состава жюри. Это означало, что за исключением Сезанна, который выставлялся только в „Салоне отверженных", все члены Батиньольской группы могли сейчас участвовать в выборах. Но Базиль, как всегда практически настроенный, писал своим родителям: „Я не буду голосовать, потому что предпочел бы вовсе не иметь жюри и потому что жюри, функционирующее несколько последних лет, прекрасно представляет большинство". [300] Письмо Базиля к родителям, весна 1869 г. См. G. Poulain, Bazille et ses amis. Paris. 1932, p. 111.

По существу, состав жюри 1869 года ничем существенно не отличался от состава предыдущих лет. Добиньи был избран снова, также были избраны Кабанель и Жером, но не прошел Коро. И решения этого жюри были очень похожи на прежние. Стевенс, пытавшийся заинтересовать нескольких членов жюри работами Базиля, мог с гордостью заявить, что по крайней мере одна из картин его друга была принята. У Дега и Фантена было принято по одной картине и по одной отвергнуто. Писсарро и Ренуар тоже были представлены в каталоге одной работой. Только у Мане было принято две работы. Сислей и Моне были отвергнуты.

„Что мне нравится, — писал Базиль в Монпелье, — это единодушие во враждебности по отношению к нам. Все зло в Жероме, он обошелся с нами, как с бандой сумасшедших, и объявил, что считает своим долгом сделать все возможное, чтобы не допустить появления наших картин, а это неплохо". И он добавлял: „Мои картины нельзя было повесить хуже… Я получил несколько комплиментов, которые мне очень польстили, и среди прочих от господина Пюви де Шаванна [Базиль встретился с ним у Стевенса]. Салон в целом плачевно слаб. Нет ничего по-настоящему хорошего, за исключением картин Милле и Коро. Слабые для Курбе картины производят впечатление шедевров на общем фоне пошлости. Мане понемногу начинает приходиться по вкусу публике". [301] Письмо Базиля к родителям, весна 1869 г., ibid., pp. 147–148.

Берта Моризо ничего не послала в Салон текущего года. Выставлена была только картина Мане „Балкон", в которой была изображена она сама. Она пошла посмотреть ее в день открытия выставки и написала своей сестре Эдме: „Первой моей заботой было попасть в комнату на букву „М". Там я нашла Мане, у которого был дикий вид. Он попросил меня пойти посмотреть картину, потому что сам не осмеливался приблизиться к ней. Я никогда не видела такого выразительного лица; он беспокойно смеялся, уверяя в одно и то же время, что картина его никуда не годится и что она имеет огромный успех. Я, право, считаю его очаровательным человеком, и он мне безгранично нравится. Его картины, как всегда, производят впечатление дикого или даже слегка недозрелого плода, но я не могу сказать, что они не нравятся мне. В „Балконе" я получилась скорее странной, чем некрасивой, кажется, среди любопытных распространился эпитет „роковая женщина".

Друг Фантен играет довольно-таки печальную роль со своей одной незначительной картиной, повешенной страшно высоко… У Дега выставлен очень хороший маленький портрет на редкость некрасивой женщины в черном, на ней шляпа и кашемировая шаль; все написано на фоне очень светлой комнаты с камином на заднем плане, в полутонах. Это очень тонко и изысканно.

Долговязый Базиль сделал вещь, на мой взгляд, очень хорошую — это маленькая девочка в очень светлом платье, сидящая под тенью дерева, за которым виднеется деревня. В ней масса света и солнца. Он пытается сделать то, что мы так часто пробовали, — поместить фигуру на открытом воздухе; на этот раз у него, мне кажется, удача". [302] Письмо Берты Моризо к сестре Эдме от 1 мая 1869 г. См. M. Angoulvent. Berthe Morisot. Paris, 1933, pp. 30–32.

Берта Моризо сообщала также своей сестре, что „господин Дега, по-видимому, весьма доволен своим портретом… Он подошел ко мне и сел рядом, притворяясь, что ухаживает за мной, но это ограничилось длинным комментарием к Соломоновой поговорке: „Женщина есть гибель праведника". [303] Письмо Б. Моризо к ней же, весна 1869 г., ibid., р. 28.

„Бедный Мане грустит, — писала она немного позже. — Публика, как всегда, не оценила его экспозицию, но у него это постоянно является новым поводом для удивления. Тем не менее он сказал мне, что я принесла ему счастье и что он получил предложение продать „Балкон". Ради него я бы очень хотела, чтобы это оказалось правдой, но боюсь, что надежды его опять не оправдаются" [304] Письмо Б. Моризо к ней же, май 1869 г., ibid., pp. 32–33. .

А мать Берты Моризо сказала дочери относительно Мане: „Он с удивительной непосредственностью рассказывает, что люди избегают его, чтобы не обсуждать с ним его картины, и, замечая это, у него не хватает мужества просить кого-либо позировать". [305] Письмо госпожи Моризо к ней же от 23 мая 1869 г., ibid., р. 33.

Тем не менее Мане вскоре снова обрел это „мужество", потому что, встретив Эву Гонзалес, двадцатилетнюю дочь известного тогда писателя, был так очарован красотой этой брюнетки, что спросил, не согласится ли она позировать ему. Эва Гонзалес, занимавшаяся живописью под руководством в высшей степени модного тогда Шаплена, тотчас же бросила своего учителя и поступила „ученицей" в мастерскую Мане на улице Гюйо. [306] Об Эве Гонзалес см. богато иллюстрированную статью: Р. Bayle. Eva Gonzales. „La Renaissance", juin 1932; С. Roger-Marx. Eva Conzales. Paris, 1950.

Базиль. В деревне. 1868 г. Салон 1869 г. Музеи Фабр. Монпелье

Берту Моризо, пылкую, но застенчивую, видимо, обидело присутствие более светской соперницы в уединении мастерской Мане, и она страдала, видя, что та заменила ее как модель. „В данный момент, — писала она сестре, — все его восхищение сконцентрировано на мадемуазель Гонзалес, но портрет ее не подвигается. Он говорит, что идет уже сороковой сеанс, а голову опять пришлось соскоблить. Сам он первый смеется над этим". [307] Письма Берты Моризо к сестре Эдме, 1869 г. См. Mоreau-Nёlatоn. op. cit., v. I, p. 113.