Еремей Парнов - Под ливнем багряным: Повесть об Уоте Тайлере

К концу века Оксфордский университет, который, как и Кембридж, управлялся епархией, полностью освободился от епископской власти. Это не только обеспечило расцвет математических и естественных наук, но и сделало возможной деятельность Джона Уиклифа.

Все в мире теснейшим образом связано: Оксфорд, навигация, математика. Вызов, брошенный Англией Риму. Вызов, брошенный англичанами королю. Ничем нельзя пренебречь, даже вещью совершенно обыкновенной, а то и вовсе пустячным курьезом. Ведь то, что стало обыкновенным после, в свое время вызывало всеобщее восхищение, а курьез, если он не потерялся в круговороте столетий, и вовсе не был пустяком.

Стали выращивать капусту, латук, шпинат и свеклу. Стойло — излюбленная новинка века — порождало споры в хижинах и дворцах. Не менее бурно было встречено появление стальных лат, сменивших древнюю кольчугу. А также бархата, равно прельстительного для рыцарей и дам. Разве это пустяки — бархат и латы? Последствия были глубоки, поистине неисчислимы и сверх меры оплачены кровью. Мода на фамильные гербы, девизы, символы, а с ней и наука геральдика тоже не составили исключения.

Все объемлет круг из шестидесяти четырех гексаграмм — знаков «Книги перемен». [79] Древнекитайская книга гаданий по иероглифам — гексаграммам. Небесные сферы и земные судьбы. Весь бархат двора, все просвистевшие на поле брани стрелы.

Полутораметровая стрела, выпущенная из английского лука, легко прошибала любую кольчугу, но отбивалась стальной пластинкой. Поэтому приходилось бить в прорези шлема или целить в коня, которого невозможно было полностью заковать в железо. Судьбу битвы решала скорострельность. Большой лук из испанского тиса позволял делать двенадцать выстрелов в минуту, против четырех из французского арбалета. Это и определяло исход сражений.

Разумеется, бархат не чета латам. Но из-за бархата, который не дозволялось носить горожанкам, даже лондонским олдерменшам, разыгрывались не менее ожесточенные бои. Во всяком случае, их политические итоги были куда более значительны.

Солнце, совершая ежегодный обход созвездий, не поспевало за нарастающим ходом событий. «Беспорядки», как по-прежнему значилось в депешах, адресованных королю, распространились на соседние с Эссексом Суффолк и Кент. «Худородные люди» зашевелились и в других графствах. Вскоре брожение охватило добрых две трети Англии: от Девона и Сассекса на юге до Йорка на севере.

В графстве Кент первыми присоединились к движению жители пограничного с Эссексом городка Эрит. Уже второго июня, когда по случаю воскресного дня базарную площадь заполнили крестьяне, съехавшиеся из близлежащих деревень, объявились посланцы Брентвудской общины. Их призыв к объединению встретил настолько сочувственный отклик, что решено было всем вместе без промедления отправиться в Лиснис, чтобы принудить тамошнего аббата к совместным действиям с верными королю общинами. Танцуя на ходу под веселое пиликанье роты, [80] Вид скрипки. шествие устремилось к аббатству. Вожаки определились по дороге. Жители Эрита избрали угольщика Абеля Кера, его подручного Джона Эйлуорда и сапожника Джона Янга, крестьяне — лиснисского уроженца Ричарда эт Фрайта.

Перепуганный аббат безоговорочно принес требуемую присягу и тут же скрылся вместе со всем капитулом в неизвестном направлении. Встал вопрос, что делать дальше.

— Перво-наперво уничтожим налоговые списки! — предложил Кер, лучше всех осведомленный о подвигах брентвудцев. — Пусть огонь, в котором рождается хлеб, освободит нас от нужды и позора.

— Ты разве не знаешь, что дом коронера охраняют констебли? — предостерег Янг.

Перспектива вооруженного столкновения несколько охладила пыл горожан. Не только оружия, но даже приличной косы или грабель ни у кого с собой не было. Так и не договорившись ни до чего определенного, уставшие от непривычных волнений, люди разошлись по домам. Однако уже на следующее утро неугомонный Кер одолжил у рыбаков лодку и вместе с наиболее решительными сподвижниками отправился вверх по Темзе в мятежный Эссекс.

Пятого июня Кер и его соратники возвратились в родные края. Но не одни, а в сопровождении внушительного отряда эссексцев, успевших побывать уже не в одной переделке. Бравые парни не стали дожидаться, когда соберутся участники славного лиснисского марша, и прямиком двинулись в Дартфорду. Увидев столь представительную военную мощь, ликующие горожане высыпали на улицу и по собственному почину бросились к дому Томаса де Шердлоу, главного коронера графства. Штурмом руководил местный булочник Роберт Кейв.

— Я знаю тебя, Том Бекер, — приветствовал он фоббингского хлебопека. — Знатную порку вы задали судье Белкнапу! Вот уж была потеха, так потеха!

— Вы тоже недурно постарались, — командир эссексцев с одобрением глянул на гигантский костер, в котором, исходя удушливым дымом, корчились плотные груды бумаги. Черные хлопья кружили в небе, как потревоженная стая галок. — Вижу, что нам тут делать нечего.

Смешавшись с дартфордцами, эссекские ополченцы довершили разгром канцелярии. Жаркое пламя с треском пожирало пергаментные портфели, набитые протоколами поместных курий, всевозможные свитки с описями, отчеты и ведомости. Многим казалось, что вместе с перечнем долгов и повинностей навеки исчезнет и породивший их порядок. Захватывало дух от небывалого чувства освобождения. Но минутное опьянение вскоре сменилось растерянностью. Никто не знал, каким должен быть следующий шаг в новую жизнь, в которой не будет места бесправию, где человек уже не сможет унижать человека.

Огонь словно вновь обрел свой древний священный смысл. От него ждали полного обновления, чуть ли не волшебного преображения, как будто и впрямь можно избавиться от груза прожитых лет, от самой памяти о нем и возродиться в ином, ослепительно прекрасном, как в детских мечтах, облике.

Гори рабство. Рассыпайся в пепел насилие. Исчезни с дымом позор.

Но не отпускала истерзанная, кровоточащая память, и опасение, что едва ли возможно с такой легкостью и быстротой разрушить вековые устои, едкой кислотой подступало к глазам. Вопли восторга и лихорадочный смех уже заглушали рыдания. Падали, одурев от дыма, женщины и катались посреди улицы, суча ногами, изрыгали хулу, посылая куда-то в неведомое страстный призыв, и бились и бились в горячем бреду.

Гори, не затухай, магическое пламя!

И потому хотелось любой ценой продлить, растянуть, как только возможно, текущий миг. То, что с самого начала подлежало уничтожению, давно сгорело, а костру все не давали угаснуть, подбрасывая то охапку хвороста, то табурет из коронерской кухни.