Вера Андреева - Эхо прошедшего

Пока мы охали и ахали, восхищаясь загаром Эфронов, в дверях домика показалась Марина Ивановна, и мы снова замолкли; всегда смуглая кожа Цветаевой приобрела на море интенсивно бронзовый оттенок, еще более густой, чем у ее блондинистых мужа и дочери. И на этом сухощавом тонком лице до чего же красиво светились ее зеленые, чуть прищуренные глаза!

Все очень дружелюбно встретили нас. Особенно обрадовалась Аля и тотчас же пошла переодеваться в купальник.

Нам очень понравился домик Цветаевых. Во-первых, он стоял на самом краю дюн, чуть ли не на пляже. Что и говорить, идти к морю было недалеко! Во-вторых, ветер с моря уносил весь отвратительный дух гниющей рыбы. В-третьих, домик был очень светел и мил — деревянный, сделанный из гладких, отполированных бревен и досок — точно такие выносит морской прибой на берег, — бог знает, сколько времени носились они по волнам, бог знает, какой корабль потерпел крушение далеко от своей земли… На чистом полу из этих досок, до того истонченных, даже изъеденных соленой водой океана и солнцем, что связующая ткань древесины почти исчезла и явственно стала видна сама структура дерева — концентрические его круги, все сухожилия сучков, зримо проступающих на поверхности, извилины, трещины, — вся многострадальная жизнь дерева представала перед глазами. На этом полу, за створками открытой двери, по углам виднелись миниатюрные барханчики из мельчайшего песка, принесенного ветром. Казалось, весь мир состоял здесь из трех компонентов — солнца, воды и песка — бог мой, сколько песка! Обвеваемый, продуваемый океанским ветром, домик чуточку звенел, как дека дорогой гитары.

Море, однако, было далеко, — чуть ли не километр тянулась полоса твердого и гладкого, как теннисная площадка, сырого песка, расставленных на вскопанном ногами сухом песке кабинок из плетеных камышей, с парусиновыми чехлами, — до первых волн моря, видневшихся белой чертой прибоя. Это был отлив, который здесь, на плоском берегу Вандеи, достигает большой силы.

Мы дружно добежали до воды. Какое наслаждение нестись босиком по этому гладкому, твердому, прохладному песочку!

Наскоро выкупавшись — Аля нас предупредила, что скоро начнется прилив, и если мы хотим построить «крепость» из песка на его пути, то должны поторопиться. Мы, вооружившись принесенными Алей лопатками, стали с необыкновенной энергией копать сырой песок и делать «крепость», просто большую кучу — как можно выше!

В азарте мы забыли про море, а оказывается, волны коварно подкрадывались к нам, и вот уже первая ажурная пена лизнула мою пятку. Следующая залила ноги, а дальнейшие начали размывать нашу постройку… Мы засуетились, затоптались на своей куче, заделывали брешь в ее стене, но накатывала новая волна, и целый кусок ее обваливался и тотчас же исчезал, размытый, уничтоженный злорадной волной. Давно уже мокрые, выпачканные, мы хохотали, но все еще пытались «защитить» нашу «крепость»… Но вот волны прибоя сомкнулись за нашими спинами, — вода взяла нас в кольцо. Мгновение еще мы стояли на крошечном островочке, но и его поглотила торжествующая волна!.. А прилив продолжал подкрадываться к своей последней черте, обозначенной на пляже полосой из остатков просохших водорослей.

Нечаянно взглянув на спину своего братца, я увидела, что его спина была неестественного багрового цвета, а на ней россыпью белели какие-то пятна…

— Тин! Что у тебя со спиной! — возопила я в ужасе.

— А что такое? — Тин, скосив глаза, пытался разглядеть свою спину. А когда он повернулся ко мне, глаза его округлились — Да ты посмотри лучше на свою спину! Она у тебя черно-красная и белые пузыри!

Вот так штука! Забыв про коварство солнца, мы самым легкомысленным образом полдня жарили свои белые спины — и вот результат! Что это была за ночь! Даже прикосновение простыни причиняло адскую боль, а каждое движение отдавалось болезненным пощипыванием в спине!

Утром было не легче. С отвращением мы смотрели на палящее солнце и даже купаться не пошли. После обеда вонючая обмелевшая бухта до краев наполнилась свежей океанской водой, и под ее поверхностью исчезло все утильсырье, был полный прилив. Лежавшие в тине лодки выпрямились, их мачты чертили зигзаги по синему небу, вода заплескалась у бортов и у причалов. На набережной появилось много людей, главным образом женщин и девушек с большими корзинами. Мы как-то поинтересовались у одного старого рыбака: «Почему это рыбаки, жители поселка совсем не купаются в море? Ведь это так приятно, когда жара!»

Старик вынул трубку изо рта и с каким-то сожалением на меня посмотрел:

— У нас это никому в голову не придет, мадемуазель! Купаться! (Надо было слышать, с каким презрением он это сказал.) Мы не шутим таких шуток с морем. Оно нас кормит, но оно нас и хоронит. Море слишком велико и могуче, оно не позволяет легкомысленно, без уважения относиться к нему. Оно строго и требовательно, но оно и справедливо. Мы любим море и уважаем его. — Голос старика звучал строго и даже торжественно. — А вы, городские, купайтесь себе на здоровье, — опять дружелюбно посмотрел на меня, — вам оно не страшно. Но остерегайтесь заплывать далеко, когда большие волны. Море может не пустить вас обратно на берег. О, у него сильные, холодные объятия!

У меня даже мурашки побежали по спине: с таким каким-то дьявольским выражением старик все это сказал.

Мне отчасти был понятен суеверный страх нашего сенжильского рыбака оскорбить чем-нибудь океан, не выказать ему должного уважения. Рыбак ведь всецело в его власти, он может миловать и не миловать, дарить жизнь и отнимать ее…

Ведь роковое дыхание мощной стихии сметает как пылинку жалкую человеческую жизнь, и негоже человеку фиглярничать и шутить со стихией — это ему даром не пройдет!

Совсем освоившись с океаном, мы очень полюбили наблюдать за подплывающими к причалам лодками рыбаков.

Из-за песчаной косы, сначала даже как будто бы скользя над нею, появлялись паруса рыбачьих лодок. Они вовсе не белые, как их обычно представляют. Белыми паруса, конечно, бывают, но ими украшают большей частью яхты богачей. «Кто не любит „природы“? — вопрошал мой папа, — всякий дурак в белых туфлях ее любит, всякий розовый зонтик утверждает то же». Мне совсем не хочется обижать яхтсменов, — ведь кроме чисто физического наслаждения солнцем, воздухом и водой, существо человека очищается от земной скверны, наполняется возвышающим душу ощущением близости к природе, подпадает под магию плещущихся волн… А ночью на яхте, как пишет папа: «…так приятно ложиться на мягкий и теплый диван и, засыпая, чувствовать близко, под боком, на толщине одной доски, глубокую, отраженно волнующуюся воду, слышать замирающим слухом погромыхивание и лязг якорной цепи…»