Имбер Де Сент-Аман - Жозефина

Теперь Бонапарт удваивает хитрость. Сказываясь уставшим от людей и событий, испытывающим недомогание, слишком потрепанным резким переходом от сухого климата к влажному, он выдает себя за Цинцинати, желающего вернуться к своему плугу, и старается не показываться перед полной любопытства публикой, возбуждая это любопытство тем сильнее, чем больше он делает вид, что хочет избежать его. Если он идет в театр, то делает это неожиданно и располагается там в закрытой ложе. Он одевается еще проще, чем обычно. Вместо мундира с галунами и эполетами он носит серый редингот, которому предстоит стать легендарным. Он притворяется, что всем разговорам он предпочитает научные и литературные беседы с коллегами по институту. Гойе, легковерный по натуре и обманываемый Жозефиной, не хочет верить, что такой человек мог бы вынашивать незаконные планы. Республиканец и патриот в душе, он воображает, что Конституция III года является для всех, как и для него, святым ковчегом.

В это время Бонапарт усложняет политические маневры, как если бы он разрабатывал план сражения. Он манипулирует партиями, и каждая партия обманывается. Бонапарт думает сотрудничать с какой-нибудь из них, возможно, со всеми, но он не воспользуется ни одной. Позднее он скажет мадам де Ремюза: «Директорию испугало мое возвращение. За мной усиленно наблюдали. Это один из периодов моей жизни, когда я был особенно ловок. Я встречался с аббатом Сийесом и обещал ему исполнять его многословную конституцию; я принимал руководителей якобинцев, агентов Бурбонов; я не отказывал в советах никому, но давал их только исходя из своих планов. Я скрывался от народа, потому что знал: как только придет время, любопытство и желание видеть меня подтолкнет их пойти за мной. Каждый попадется мне на крючок, и когда я стану главой государства, во Франции не будет существовать ни одной партии, которая бы не вкладывала какой-либо надежды в мой успех».

Приближается час, когда должно будет реализоваться пророческое пожелание, сделанное Сюло в 1792 году в 9-м номере своей газеты: «Я хладнокровно повторяю, что призываю покровительствовать моей отчизне деспота, который будет, впрочем, гениальным человеком. От него я требую полной непреклонности, как у Ришелье. Такому человеку нужны будут только земля и руки, чтобы создать империю. Франция может быть объединена в империю только после того, как согнется в молчании под бронзовым шпицрутеном свирепого и неуступчивого хозяина. Когда я открыто призываю на помощь моей самой прекрасной отчизне деспотизм, я предполагаю и жду концентрации власти в руках одного сильного хозяина, одной жестокой воли, стремящейся к господству и реально абсолютной. Я хочу узурпатора героического, великодушного и сильного, который, применяя самоуверенный и оглушительный кромвелизм, сумел бы заставить опасаться и уважать народ, после того как он принудит этот народ уважать и восхвалять свое порабощение».

Исход дела близок. Развязка должна произойти. Закончена длительная интрига, которую вела реакция, начиная с 1795 года.

За несколько дней до 18 брюмера Бонапарт находился в небольшом поместье своего брата Жозефа в Мортефонтене. Желая более свободно поговорить с Реньо де Сен-Жан-д’Анжели о готовящихся событиях, он предложил ему прогуляться верхом. Когда два всадника ехали, опустив поводья, вдоль пруда среди скал, конь Бонапарта упал, споткнувшись о скрытый песком камень. Генерала отбросило на двенадцать или пятнадцать футов от его коня. Реньо соскакивает на землю, подбегает к нему и находит его без сознания. Нет ни пульса, ни дыхания, он считает его мертвым — но это ложная тревога. Через несколько минут Бонапарт приходит в себя, у него нет никаких повреждений или ран, он вновь садится на коня. «О, генерал, — восклицает его спутник, — как вы меня напугали!» Бонапарт смеется: «Вот камушек, о который чуть не разбились все наши планы». И верно: этот маленький камень мог изменить судьбу мира.

Заговор подготовлен. Приближается развязка. Как военный, конспиратор Бонапарт готовит заговор с совершенно итальянскими хитростью и коварством. С какой ловкостью он манипулирует общественным мнением, делая вид, что вовсе не хочет государственного переворота, в то время как это — его самое страстное желание.

Много дней находящиеся в Париже офицеры просят его оказать им честь. Он еще не дал согласия принять их. Офицеры ропщут. В народе говорят: «Он не сделает большего, чем он сделал по приезде из Италии. Кто вытащит нас из этого болота?» Он до конца остается окруженным республиканцами. Вместе с Жозефиной он удваивает предупредительность по отношению к Гойе и его супруге. И в то же время с какой ловкостью он умеет вызвать воспоминания о терроре, заставить замаячить на горизонте красный призрак, так легко приводящий в бешенство буржуа!

Как сказал Эдгар Кине, 18 брюмера будет соединением страха и славы. Каждый трепещет, опасаясь самых ужасных событий: восстаний, изгнания, эшафота. Появляется убеждение, что только лишь Бонапарту под силу предотвратить возвращение 1793 года. Его подталкивают, его умоляют действовать. А он, действуя, делает вид, что уступает общественному мнению. Мысль о государственном перевороте витает в воздухе. Повсюду Бонапарт находит помощников и сочувствующих. Для того чтобы убедиться во всеобщем одобрении, ему нужно будет только одно: успех.

Днем 15 брюмера (окончательный план государственного переворота будет принят в тот же день) Бонапарт присутствует на благотворительном банкете, данном в его честь обоими Советами. «Никогда еще, — скажет Гойе в своих мемуарах, — ни на одном гражданском банкете не проявлялось так мало республиканских чувств». Нет никакой веселости. Никаких обоюдных восхвалений. Место проведения — храм Победы, бывший храм Великомучеников. Можно сказать, что едва осмеливаются говорить в этом святилище. Такое впечатление, будто каждый прислушивается к своим тревожным предчувствиям. Каждый постоянно оглядывается и чувствует себя под наблюдением. У сидящего справа от главы Директории Гойе Бонапарта мрачный и стесненный вид. Он не пьет и не ест ничего со стола. А пьет лишь вино, принесенное его адъютантом. Уж не боится ли он быть отравленным? Без воодушевления произносятся обязательные тосты. Бонапарт даже не остается до конца обеда. Он вдруг поднимается из-за стола, обходит его, говорит несколько слов некоторым приглашенным и ретируется.

Арно рассказал, что происходило вечером у генерала. Жозефина принимает гостей в своем салоне с большим радушием, чем когда-либо. Здесь можно увидеть представителей всех партий, генералов, депутатов, роялистов, якобинцев; присутствуют аббаты, министр и даже президент Директории. Глядя на надменный вид хозяина дома, так и хочется сказать, что это уже монарх со своим двором! Вот входит Фуше и садится на канапе рядом с мадам Бонапарт.