Пьер Птифис - Поль Верлен

Тотчас Верлен вновь принялся писать. Возвращению красавицы он посвятил две книги: классические «Элегии» и целомудренный сборник «В лимбе». «Лимб [652] В католической традиции, которая и породила термин вследствие «затруднений в согласовании неминуемости ада для всех нехристиан и невинности младенцев, умерших некрещеными, или праведных язычников», лимб есть «преддверие ада, где пребывают невинные, но не просвещенные благодатью христианской веры души, свободные от наказаний» (словарь «Мифы народов мира», статья «Ад»). — Прим. ред. , — объяснял он, — это больница и посещения Филомены».

Лепеллетье выступил посредником между поэтом и ответственным секретарем «Эха Парижа», и «Элегии» были сразу же напечатаны. Филомена забрала большую часть гонорара, но разве она не заслужила этого, будучи одновременно курьером и музой, вдохновлявшей мастера? К несчастью, в конце августа 1892 года она заболела и должна была сократить количество визитов в больницу. В письме от 2 сентября она, извиняясь, тем не менее напоминает о главном: «Пастарайся палучить пабольше денег, патамушта ани мне нужны (sic). Люблю. Целую. Твоя дьяволица Эстер» [653] Факсимиле воспроизводится в Казальс и Ле Руж, 1911, с. 93. Прим. авт. .

Она скоро выздоровела, и Ванье вновь увидел ее у себя, снабженную надлежащими документами. Верлен заявлял, что он полностью доверяет этой здравомыслящей, милой и порядочной женщине. Порядочной… Ванье, должно быть, усмехнулся про себя, вспомнив о том, как помогал Верлену вернуть его вещи, конфискованные «воровкой». Самое смешное, что Верлен не испытывал никаких угрызений совести, когда однажды отправил с Филоменой сонет «Мадмуазель Э…», высмеивающий Эжени.

Как Верлен и предполагал, надолго в Бруссе он не остался. 7 октября 1892 года он выписался, гордый тем, что, во время пребывания в лечебнице, к величайшему удивлению других пациентов, приезжал скульптор Гаспари, чтобы вылепить его бюст.

Едва Верлен покинул больницу, в Бруссе с бронхитом лег Казальс. «Дорогой друг, — пишет ему Верлен 18 октября, — извини, что до сих пор не пришел проведать тебя. Я сделаю это, как только смогу».

Как далеки времена былой восторженности!

В это же время Делаэ отправился в Бруссе со своим старым другом Эдмоном Тома, чтобы навестить Верлена, и был очень раздосадован известием о выписке поэта. Его письмо от 5 ноября достаточно любопытно: «P.S. Мои комплименты Эженегритянке или Эстигре, в зависимости от того, о мой капризный султан, какая из красавиц теперь в милости» [654] См. Заэ, 1947, с. 272. Прим. авт. . Сам Верлен был бы не способен ответить на этот вопрос. Даже если он и отважился в конце октября в письме к Ванье назвать Эстигру своей подругой, он прекрасно понимал, что жить с ней было невозможно, как, впрочем, и с Эженегритянкой.

Поэтому Верлен и не решился после выписки из больницы вернуться на улицу Декарта, где его сразу же нашла бы «ведьма». Он поселился один, встречаясь то с одной, то с другой, — настоящий султан, как верно заметил Делаэ. Теперь он жил на улице Сен-Северин, дом 9, в меблированной комнате у некоего Майо, о чем свидетельствует счет, который последний передал Ванье: две недели пансиона, месяц проживания, а также 10 франков на дополнительные расходы [655] «Письма», т. 2, прим. на с. 204. Прим. авт. .

Но неожиданное обстоятельство, а именно проблеск мудрости, заставило Верлена предпочесть Эжени, поэта пригласили в Голландию читать публичные лекции, и, чтобы их подготовить, ему нужен был покой. Эжени, предчувствуя существенные денежные поступления, распахнула перед Верленом двери своего дома 9 по улице Фоссе-Сен-Жак.

Все началось со встречи Верлена в конторе Ванье с гаагским издателем Блоком, специализировавшимся на современной поэзии. Блок предложил своему собеседнику прочесть в Голландии несколько публичных лекций о современных французских поэтах и о самом себе. Предложение было тут же принято. Как только в сентябре 1892 года было подписано окончательное соглашение, Блок привлек к проекту нескольких своих друзей: художников Зилкена и Яна Тооропа, поэта Альберта Вервея, молодого эрудита Г.-Ж. Стааля и других. Что касается Верлена, то он решил получше познакомиться с Голландией, получив с помощью Ванье необходимые материалы.

Месяц спустя, когда программа турне была детально разработана, в Гааге и Амстердаме были образованы комитеты для встречи гостя. Естественно, Верлен потребовал покрыть расходы на поездку в счет будущих платежей, но, опасаясь своих подруг, попросил переслать деньги книготорговцу Шаркорнаку, магазин которого находился на набережной Сен-Мишель рядом с конторой Ванье.

Получив деньги, Верлен пустился в дальний путь.

2 ноября, в День поминовения, оставив Эжени дома, Верлен сел в экспресс Париж — Гаага, отходивший с Северного вокзала. В мгновение ока нищий поэт, привыкший к больницам и меблированным комнатам, превратился, по его словам, в «финансового магната», удобно устроившегося в вагоне первого класса, с зеркалами, коврами, мебелью красного дерева и откидным столиком для письма. В то время не было вагонов-ресторанов, и пассажиры покупали на вокзале Сен-Квентин корзинки с холодным завтраком по четыре с половиной франка.

Верлен как будто снова прожил всю свою жизнь: после грязных пригородов потянулись артуанские поля его детства — широкие пространства, дома из красного кирпича, на вокзалах — речь со знакомым акцентом. А вот и славные бельгийцы.

— Что там, в вашем чемодане? — спрашивает таможенник.

За окном проплывают рудники, которые они когда-то видели с Рембо, потом пастбища, долины, леса. Остановка — Монс! Высунувшись из окна, Верлен видит розовую крепость — тюрьму, и сердце его сжимается.

А вот и милые голландские пейзажи: водные пространства и пастбища с ветряными мельницами, Роттердам с его грохочущим вокзалом и потом, с наступлением ночи, конечная станция и крики «Den Haag! Den Haag [656] Гаага (нидерл.). !».

Немного обеспокоенный, наш путешественник осторожно покидает поезд с тяжелым чемоданом в руке и смешивается с толпой. Но вот кто-то кидается к нему навстречу — это книготорговец Блок, возглавляющий маленькую делегацию, прибывшую встречать Верлена. Поэт сияет от счастья, пожимая протянутые руки, улыбается, благодарит по-французски и по-английски. К нему подходит высокий сухощавый молодой человек, чрезвычайно возбужденный, и представляется: Филипп Зилкен. Вскоре вереница экипажей въезжает в центр города. Там в ресторане уже накрыт великолепный обед с изобилием горьких настоек и голландской водки.

Поместье Зилкена «Вилла Елена» находилось за городом, в районе Биценхаут. Когда Верлен приехал туда, было уже поздно. Г-жа Зилкен, бельгийка, похожая на парижанку [657] Она была урожденная Хаузер. Узнав о ее смерти, Верлен послал ее мужу письмо с соболезнованиями и уверениями в дружбе . Прим. авт. , появилась с полуторагодовалой девочкой на руках. Это была ее дочь Рене, она только что проснулась. Наш путешественник после обычных комплиментов, не задерживаясь, проследовал в приготовленную для него комнату на третьем этаже.