Пьер Птифис - Поль Верлен

Франсуа? Эжени подумала, что он зовет Франсуа Коппе. Другие предполагали, что это мог быть Франсуа Вийон. Нет, вероятней всего, последняя мысль умирающего была о матери, скончавшейся десятью годами ранее, январским вечером, в тупике Сен-Франсуа.

И больше ничего, кроме слабеющего и затихающего хриплого дыхания. Последний вздох был так тих, что никто его не расслышал.

Голова его слегка наклонилась к левому плечу, будто он отворачивается от мира, лицо было спокойно и серьезно. Это лицо аскетическое, прояснившееся, просветлевшее:

Впервые в жизни Верлен обрел покой.

Ему шел пятьдесят третий год.

Чудесное предвидение! В одном его автобиографическом фрагменте, датировка которого остается неизвестной, мы можем прочитать пророческие слова: «Он и вправду умер, к тому же молодым — в пятьдесят два года!»

Когда около восьми часов вернулись Казальс и Жакмен, все было уже кончено.

Известие о смерти поэта распространилось молниеносно. Вечером первым пришел Морис Баррес и в большом волнении попрощался с покойным. Эжени позволила ему взять на память книгу стихов Сент-Бёва, которая валялась на столе.

— Я с пользой потратила ваши деньги, — сказала она ему со слезами на глазах, — я купила ему прекрасный костюм в «Самаритен». Он здесь, лежит сложенный в шкафу [765] «Дневники». Прим. авт. .

Потом пришел черед Катулла Мендеса, Леона Ванье, графа Монтескью, которого известил доктор Паризо.

Собравшись в столовой, назначили день похорон, которые должны были бы состояться на третий день, 10 января, в два часа пополудни.

Эжени и Зели в это время пошли за помощью к соседкам: как известно, только женщинам дозволяется омывать покойного. Итак, было воздвигнуто погребальное ложе: туго натянули простыню, на Верлена надели просторную рубаху, на шею ему повязали черный галстук, на грудь положили распятие. Зажгли три розовые свечки, украшавшие камин — других в доме не оказалось. О чудесная судьба, пославшая три розовые свечки в изголовье усопшего поэта!

Всю ночь к покойному шли люди: Габриэль Викер, Рашильда и Альфред Валетт, Альбер Мера, Леон Дьеркс и другие. Двадцать раз повторяется одна и та же сцена: звонок в дверь, молчаливое рукопожатие, минута прощания у тела, кажущегося ирреальным в отблеске свечей. Эжени в который раз описывает последние минуты его жизни, в то время как в соседней комнате, набитой до отказа, все разговаривают в полный голос, как на приеме. Между группами людей снуют журналисты. Одному из них, тому, что предлагал Корнюти написать статью о кончине поэта и взять интервью у женщины, с которой он жил под одной крышей, Эжени заявила:

— Когда говорите обо мне, меня нужно называть не «женщиной», а по имени. Так велел сам Верлен! [766] «Завтра» от 19 января 1896 года. Прим. авт.

Было почти три часа утра, когда волнение спало и установилась тишина. Казальс, Корнюти и Ле Руж остались возле тела своего друга до рассвета, в то время как Эжени прилегла немного отдохнуть у соседки.

Ранним утром 9 января помощник мэра пятого округа и двое служащих подписали официальное свидетельство о смерти. Тогда же пришли Лепеллетье, весь в слезах, и Франсуа Коппе: он обнаружил записку, вернувшись ночью из «Одеона», где давали его пьесу «За корону».

— Мэтр, он звал вас при смерти, — шепнула Коппе Эжени.

Тот был очень тронут, достал из кармана двадцать франков «на цветы», а потом присоединился к собранию, проходившему в столовой. Узнав о принятом решении, он стал горячо протестовать:

— Хоронить его завтра в два часа дня без мессы, да вы что! Верлен был христианином, его должны отпевать в церкви!

Нужно было все изменить, связаться с духовенством церкви Сент-Этьен-дю-Мон, с похоронным бюро, дирекцией Академии изящных искусств. На уголке стола Леон Ванье составлял окончательный текст уведомительного письма, которое тотчас же отнесли в типографию. В нем говорилось: «От имени г-на Жоржа Верлена, сына покойного, г-на де Сюври (sic), его шурина, от имени его издателя, друзей и почитателей».

О печальной новости сообщили газеты не только во Франции, но и за границей. Именно таким образом Матильда в Брюсселе узнала о смерти своего бывшего мужа. «Сердце мое разрывалось от жалости, — пишет она в своих „Воспоминаниях“, — я залилась слезами».

Весь день на улице Декарта царила невообразимая толкотня. Журнал консьержки был испещрен записями. Судебно-медицинскому эксперту пришлось пробиваться сквозь толпу.

— От чего он умер? — спросили у него.

— Организм был чрезвычайно ослаблен, — ответил тот, — у него было десять неизлечимых болезней!

Лестница была слишком узкой и не могла выдержать нескончаемый поток посетителей: Анри де Ренье, Жан Ришпен, Франсис Вьеле-Гриффен, Анатоль Франс, Альбер Самен, Рауль Поншон, Гюстав Кан, Эмиль Блемон, Шарль Морра, Рауль Жинест, Эрнест Рейно и т. д. Казальс без остановки делал зарисовки с покойного, так же как и Станислас Лоуи из газеты «Журналь», Морис Фейе и Ной Легран. Здесь упомянем любопытную деталь, в которую верится с трудом: когда пришел Морис Фейе, Эжени, открыв дверь, потребовала у него сто су за то, чтобы проститься с телом Верлена, а на удивленный взгляд отреагировала следующим образом:

— Черт побери, за вход в театр платят деньги! [767] См. воспоминания Мориса Фейе во «Всех изданиях» от 29 апреля 1933 года. Прим. авт.

Также присутствовал г-н Гайар, фотограф.

Чтобы получить разрешение префекта полиции на снятие посмертной маски, пришлось действовать очень быстро. Когда со своим материалом прибыл специалист, г-н Меони, помощник скульптора Фалгьера, было уже темно, и ему пришлось работать при свечах. В это время пришел потрясенный Малларме с огромным букетом фиалок. Когда сняли еще не застывшую массу, он увидел лицо покойного, вздувшееся, распухшее, без бровей и местами без бороды. Понятно, что Малларме впоследствии отказался взять экземпляр слепка, ко всему прочему, довольно невыразительного, изготовленного в количестве пятидесяти штук [768] Экземпляры предлагались Эмилю Комбу, Реймону Пуанкаре, Жоржу Верлену, Шарлю де Сиври и другим. Оригинал хранится в Музее Карнавале. Прим. авт. .

Когда к восьми часам вечера появился Габриэль де Лотрек, журналист и поэт, старинный друг Верлена [769] Габриэль де Лотрек, удостоенный литературным сообществом титула «Принц юмористов», журналист и поэт, завсегдатай вечеров «Пера» и кафе «Прокоп», опубликовал впоследствии свои воспоминания о Верлене (Lautrec (G.), «Souvenirs des jours sans soucis», Edition de la Toumelle, 1938). Прим. авт. , в изголовье умершего сидели Казальс и две или три женщины. Он пришел, чтобы провести последнюю ночь возле покойного. Открыв окно и закурив трубку, Казальс устроился в кресле и просидел в нем до утра. Как только занялась заря, к нему присоединился Ванье. На улице Декарта и в окрестностях уже собиралась толпа. Глава канцелярии г-на Комба, министра народного образования, вручил издателю поэта пятьсот франков, которые в свое время могли бы избавить несчастного от стольких мучений. Они пошли на частичную оплату стоимости похорон, которая в целом составляла 1169 франков, остальное оплатили Коппе, Лепеллетье, Баррес и Робер де Монтескью.