Пьер Птифис - Поль Верлен

Спокойствие было восстановлено, чтение продолжилось. Но Рембо устроил засаду в соседнем помещении [208] Так в предисловии к «Реликварию» излагает события Р. Дарзанс. Эту версию следует по многим причинам предпочесть версии Верлена из предисловия к полному собранию сочинений Рембо (1895 года). Ср. Годшот, 1937, т. 2, с. 159. Прим. авт. и, когда сотрапезники стали выходить, бросился на Кариа, потрясая тростью-шпагой с обнаженным лезвием, которую он обнаружил в гардеробе. Поэт-фотограф схватил его за запястье, чтобы избежать удара, приговаривая сквозь зубы: «Ничтожный хам!..» Их разняли. Кариа был легко ранен в руку и в пах, это были просто царапины. Рембо тщетно пытался вырваться из рук крепко державших его врагов.

В этот момент появился Верлен, выхватил у Рембо, который брызгал слюной от бешенства, его оружие и сломал о колено, затем вызволил его самого. Вид у возмутителя спокойствия был жалкий. Потом величественным жестом Поль поручил своему юному другу Мишелю де Ле отвести Рембо домой, на улицу Кампань-Премьер.

Новость о жестокой выходке Рембо облетела весь Латинский квартал. Форен сделал рисунок, изображавший ангельски-невинного Артюра, под которым подписал: «Не трогай дерьмо, оно и вонять не будет». Разъяренный Кариа разбил фотографическую пластинку, на которой был изображен его «убийца». Верлена уведомили, что он может по-прежнему принимать участие в обедах «Озорных чудаков», но его протеже более не имеет права там появляться. Проклятый всеми, Рембо оказался в одиночестве.

Из-за этого происшествия картина Фантен-Латура так и оставалась незавершенной. Альбер Мера попросил художника не писать его портрет, поскольку ему не хотелось фигурировать на картине в обществе отпетого хулигана и его пособника. Фантен-Латур, хорошо знакомый с щепетильностью людей искусства, оставил картину как есть, полагая, что время все расставит по своим местам.

18 марта 1872 года мастерскую художника посетил Жюль де Гонкур и записал в «Дневнике» свои впечатления от незаконченной картины: «На мольберте установлено огромное полотно, которое должно было представлять собой апофеоз парнасцев, и на котором полно пустых мест, так как, по словам художника, иные поэты не согласились быть изображенным в компании иных своих собратьев, коих почитали свиньями и законченными мерзавцами».

Картина должна была выставляться в Салоне 1872 года, открытие которого было назначено на 10 мая. В конце концов Фантен-Латуру пришлось заполнить место, предназначенное Мера, пышным букетом.

— Я превратил поэта в цветы, — сказал он с улыбкой.

Картину приняли скорее с удивлением, чем с восхищением. Изображенные не были известны широкой публике. Директор Галереи изящных искусств Шарль Блан с возмущением воскликнул: «Да это же обед коммунаров!»

Матильда по-прежнему оставалась в Перигё. Для г-на Моте ситуация была предельно ясной: если его зять отказывается отделаться от своего проклятого дружка, следует немедленно официально потребовать раздельного проживания и раздельного владения имуществом (развестись в те времена было еще невозможно [209] Институт развода был введен во Франции законом от 20 сентября 1792 года (через месяц после низвежения монархии Великой французской революцией), затем отменен в 1816 году (после Реставрации Людовика XVIII), затем снова введен законом от 27 июля 1884 года (действует по настоящее время). Через полгода после этого, в начале 1885 года, Матильда воспользуется новым законом, см. далее главу XVI. ). Он поручил это дело своему другу Гийо-Сионе.

10 февраля Поль получил вызов во Дворец правосудия. Одиннадцать пунктов предъявленных ему претензий были изложены в письменном виде, к ним прилагалось медицинское заключение. Ему вменялись в вину пьянство и жестокость по отношению к супруге, что подтверждалось его собственными признаниями в письме от 20 января. О Рембо ничего не было сказано.

Для Верлена это была катастрофа, и он рыдал не переставая. Г-жа Верлен мягко убеждала его, что все еще поправимо, только он должен собрать для этого всю свою волю и добиться того, чтобы Рембо оставил его в покое. Поль пообещал сделать все возможное.

Но это было ужасно. Рембо высказал Верлену в лицо все, что только мог придумать оскорбительного и унизительного, что он всего лишь безвольная марионетка в руках жены, а тесть обращается с ним, как с мальчишкой. Если Моте гонят его — что ж, он уйдет, но тогда между ним и Верленом все кончено. В любом случае в Шарлевиль он не вернется.

В это время г-жа Рембо получила анонимное письмо, в котором ее извещали о жизни, которую вел ее сын в Париже, его выходках и позорном поведении. Пора было возвращать его домой. Такой поворот дела был настолько на руку Верлену, что можно заподозрить его в авторстве этого письма; возможно, что он не писал его, а лишь попросил кого-то написать. Артюр же получил приказ о немедленном возвращении домой. Ситуация обострялась.

В конце концов компромисс был найден: Рембо уедет из Парижа и остановится в Аррасе у кого-нибудь из знакомых, где будет жить на деньги Верлена, но лишь до тех пор, пока Матильда не вернется домой. Тогда Рембо тайно снова приедет в Париж.

Верлен написал в Перигё, что ему удалось уладить дело.

15 марта Матильда была дома. Поль выглядел совершенно счастливым — да так оно и было. Казалось, арденнский демон больше не нарушит их покой.

Когда Верлен вернулся на улицу Николе, он был неприятно удивлен, что кто-то (скорее всего, г-н Моте) пытался вскрыть ящик с его бумагами: на замке были царапины. Однако у Поля хватило ума промолчать.

Немногим позже Рембо, который не получал от друга никаких известий, истратил все имеющиеся у него деньги и вынужден был с повинной головой и ненавистью в душе возвращаться домой. Он потерпел поражение, его план провалился, а геройство ни к чему не привело. Он повержен в прах, но Матильде Моте придется дорого заплатить за его унижение. Очень дорого.

Оставим Рембо предаваться своей ненависти или прогуливаться с Делаэ, как прежде, или писать стихи и прозу (которая не сохранилась; тогда же он начал работать над сборником «Никчемные исследования» [210] См. статью Верлена в «Сенате» за октябрь 1895 года. Прим. авт. ). Дела дома шли из рук вон плохо: брат Фредерик все ещё был в армии, и «мамаша Ремб» не переставала честить обоих сыновей, которые выросли сущими оболтусами. Она постоянно укоряла Артюра за то, что тот целыми днями только и делает, что марает лист за листом.

— Это ведь никому не нужно!

— Ничего не поделаешь, — отвечал Рембо. — Раз пишу, значит, НАДО!

В это время Верлен был на вершине счастья, вновь обретя мир и покой. Он больше не напивался и возвращался домой точно к ужину. Г-н Моте тактично оставался в Перигё. Иногда Верлен пропускал стаканчик в компании Форена, но никогда не переступал грань. Однажды он признался жене: «Когда я играю с черной кошечкой (Форен), я добрый, потому что она ласковая; но когда я играю с белой кошечкой (Рембо), я становлюсь злым, потому что она жестока». Что это было, шутка? Да. он смеялся над собой.