Рене Кастр - Бомарше

Эти ходатайства одного из виновников несчастий Бомарше сослужили изгнаннику хорошую службу; сделав честь их автору, они помогли положить конец мытарствам на чужбине драматурга, мечтавшего вернуться в Париж, к семье и делам, которые нужно было срочно приводить в порядок. После трудностей первого этапа эмиграции жизнь Бомарше в Гамбурге стала вполне сносной: появившиеся деньги, пусть и небольшие, проснувшийся интерес к работе и сложившийся круг общения внесли в нее некоторое умиротворение. Он не смог победить ненависть Ривароля, зато познакомился с Талейраном и близко сошелся с бывшим аббатом Луи — будущим министром финансов Людовика XVIII. Бомарше помог Луи найти работу в одном из банков, а тот в знак благодарности ввел его в круг своих друзей.

И вот, наконец, весной 1796 года пришло сообщение, что имя Бомарше вычеркнуто из проскрипционных списков: прибыв в Париж, 5 июля, «упитанный и краснощекий», он мог, подобно Фигаро, ответить близким, бросившимся к нему с поцелуями и похвалившим его цветущий вид:

«Что вы хотите, это нищета!»

Радость возвращения омрачилась материальными проблемами: эти страшные годы совершенно расстроили финансовые дела Бомарше, и если на бумаге его баланс оставался положительным, поскольку ему должны были гораздо больше, чем был должен он сам, то на деле взыскать долги он не мог, а кредиторы одолевали его со всех сторон. Было от чего потерять голову, когда каждый день возникали все новые и новые проблемы, так что последние три года жизни, оставшиеся на долю отца Фигаро, как и все предыдущие, были отмечены борьбой со злой волей и злой судьбой.

Несмотря на то что роскошный особняк на бульваре Сент-Антуан пришел в упадок, а сад почти зарос, первые дни его пребывания дома стали для Бомарше настоящим праздником. Его возвращение совпало с торжеством, которого он очень ждал, — со свадьбой его дочери.

В Гамбурге он подружился с одним эмигрантом из окружения барона Луи — кавалером де Вернинаком, тем самым, который в 1791 году просил руки его дочери Евгении, сочтя эту юную особу уже созревшей для брака. Так вот. пока отец водил дружбу с женихом дочери, получившим когда-то отставку, сама дочь в Париже влюбилась в бывшего адъютанта Лафайета Андре Туссена Деларю, родственника генерала Матье Дюма.

Бомарше проникся самыми добрыми чувствами «к этому славному молодому человеку, который твердо решил жениться на его дочери, хотя всем было известно, что у нее ничего не осталось за душой». В письме, опубликованном Гюденом, Бомарше сообщал: «Мы с ее матерью и она вместе с нами сочли себя обязанными вознаградить это бескорыстное чувство. Через пять дней после моего возвращения он получит этот прекрасный подарок».

Семейная жизнь Евгении, по всей вероятности, была по-настоящему счастливой. Деларю сделал блестящую военную карьеру, дослужившись при Луи Филиппе до звания бригадного генерала, и умер во времена Второй империи в возрасте девяноста пяти лет, пережив свою супругу, которая скончалась в 1832 году.

Деларю оставил воспоминания о своем тесте, рядом с которым он находился до конца его дней. Воспоминания эти были записаны с его слов самым видным биографом Бомарше Луи де Ломени. Думается, нам следует положиться именно на эти свидетельства о последних, известных лишь в общих чертах, годах жизни Бомарше, добавив к ним кое-какие интимные подробности, о которых Ломени тактично умалчивал.

Итак, сразу после свадьбы Евгении состоялась еще одна свадьба: вторично вступили в брак Пьер Огюстен и Мария Тереза, разведенные против их воли из-за вынужденной эмиграции Бомарше. Это торжественное событие, столь желанное для Терезы еще и потому, что Евгения, сама став счастливой супругой, несколько отдалилась от родителей, произошло 11 флореаля V года. Казалось, что почтенных супругов, наконец воссоединившихся, ждет мирная и счастливая старость. Не тут-то было! Ревнивая судьба не дремала, и настоящее причудливым образом повторило прошлое. Когда в 1786 году Пьер Огюстен решился-таки узаконить свои отношения с Марией Терезой де Виллермавлаз, в его жизни, словно злой гений, возникла бывшая Нинон — Амелия Уре де Ламарине. И вот она вновь явилась к старому писателю под именем гражданки Дюранти.

Ей было уже под сорок, но она оставалась все такой же красивой и соблазнительной. После ходатайства за Бомарше перед Манюэлем в 1792 году она не прекратила любовную связь с этим красавцем-трибуном. Выдвинувшись на одну из первых ролей в Конвенте, Манюэль потерял доверие Горы, проголосовав за обращение к народу во время процесса над Людовиком XVI, что стоило ему головы — он был казнен в октябре 1793 года.

О том, как сложилась жизнь Амелии после смерти Манюэля, никаких сведений нет, но имя Дюранти, под которым она известна в этот период, позволяет предположить, что она вторично вышла замуж. Точно мы знаем лишь то, что Амелия возобновила свои отношения с Бомарше и рассказала ему, каким образом спасла его когда-то от гибели.

Как и в 1787 году, она явилась к Бомарше в первую очередь за деньгами, и он, несмотря на стесненные обстоятельства, конечно же ей помог. Мало того, он вновь воспылал к ней страстью, а ведь ему уже было почти шестьдесят пять лет.

Часть писем г-жи Уре де Ламарине была опубликована спустя год после ее смерти, наступившей в конце 1800 года. Вызывает сомнение, что некоторые из них были адресованы именно Бомарше, хотя те выражения, что дама в них цитировала, вполне соответствуют его стилю. Что касается самого Бомарше, то он написал огромное количество писем, часть из них хранится в библиотеке Британского музея, другая развеяна по свету. Те письма, что стали достоянием гласности, ничего не добавляют ни к чести, ни к славе Бомарше. Они являются свидетельством необузданной чувственности и одновременно естественной слабости мужчины его возраста, пережившего трудные времена и так и не узнавшего, что такое безмятежная старость.

«Ты больше не любишь меня, — писал он ей, — я чувствую это, несмотря на все то, что ты мне пишешь; я не жалуюсь, я стар и слишком невезуч, чтобы быть любимым… Я не пойду к тебе ругаться из-за того, что мы по-разному любим друг друга; строя из себя монашку и недотрогу, ты хочешь получить пошлое удовольствие, доказав мне, что твоя любовь самая деликатная… Твоя жалкая снисходительность огорчает меня и разрушает мое наивное счастье».

Ну, чем вам не Лакло? Хотя порой эти письма были ближе к Саду или Нерсья. В тех же малопристойных выражениях, что свойственны его посланиям к г-же де Годвиль, Бомарше, опасавшийся возможных фиаско, сообщал своей прелестнице, что, боясь оказаться с ней несостоятельным, он стал удовлетворять себя способом, к коему прибегают одолеваемые желанием юнцы. Эти признания вызвали бурный протест Амелии, не утратившей влечения к своему старому любовнику.