Юрий Борев - Луначарский

Я глубоко убежден, что при желании Шаляпин мог бы и теперь восстановить нормальные отношения с народом, из которого он вышел и принадлежностью к которому гордится. Во время всяких слухов о некорректных поступках Шаляпина за границей некоторые журналисты начали поговаривать о том, что он и вообще-то не талантлив, и еще многое в этом роде. Это, конечно, смешно, нам не к лицу маскировать чисто политический и вполне оправданный шаг какими-то рассуждениями лисицы о незрелом винограде. Конечно, Шаляпин давно как бы приостановился в своем творчестве. Это постигает часто наших артистов за границей и вообще людей, начинающих эксплуатировать свою славу, а не жить для творчества. Оба эти момента сказались на Шаляпине. Его оперный и концертный репертуар застыл. Но ни в коем случае нельзя отрицать, что Шаляпин сохранил в очень большой мере свои необыкновенные голосовые данные и остается тем же замечательным артистом, каким был. Я глубоко убежден, что если бы Шаляпин принимал участие в живом расцвете нашего театра, то, вероятно, он от этого много выиграл бы и в то же время способствовал бы оживлению у нас оперного и вокального искусства, которые пока еще (наверное, ненадолго) остаются позади других форм искусства».

Сразу же после выхода статьи с утра в служебном кабинете Анатолия Васильевича раздался телефонный звонок. Звонил Сталин. Он высказал свое неодобрение по поводу либерального, излишне мягкого тона статьи о Шаляпине. Анатолий Васильевич попытался объяснить свою позицию:

— Шаляпин живет вне родины, и у него отнято звание народного артиста. Это столь суровое наказание, что вряд ли нужна дополнительная суровость в наших статьях. Кроме того, под влиянием справедливого сиюминутного возмущения мы не должны наговаривать таких резких слов в адрес великого артиста, которые нам потом ни история, ни наши потомки не простят. Мы не имеем права неосторожной грубостью и резкостью навсегда перекрывать дорогу Шаляпину в Россию. Я уверен: великий певец вернется на родину или живой, или бессмертный. Именно с учетом этой перспективы мы и должны говорить о нем сегодня. Гения нельзя ни предавать анафеме, ни отлучать от народа даже тогда, когда он совершает непростительные ошибки.

— Не зря вас истинные партийцы называют: Васильевич Блаженный. Вы — закоренелый либерал и совершенно не ориентируетесь в текущем моменте.

— Мы служим не только текущему моменту, но и нашему будущему.

Однако последних слов Луначарского собеседник уже не слышал, так как, не попрощавшись, резко повесил трубку.

Жесткая позиция Сталина по отношению к Шаляпину да и к Луначарскому была в духе времени. В массовом сознании кипел гнев против деятелей культуры, эмигрировавших из Советской страны. Маяковский, например, винил даже Горького за его слишком долгое пребывание вне родины, на Капри, и писал, обращаясь к писателю:

В подобной обстановке нужно было обладать прозорливостью и мужеством, чтобы занять по отношению к Шаляпину ту позицию, которую занял Луначарский. Ни он, ни Сталин, ни Маяковский не дожили до того времени, когда бессмертный Шаляпин вернулся и его могучий и прекрасный голос зазвучал в каждом доме. Его услышал и еще больше, чем раньше, навеки полюбил народ.

Не Сталин, не Маяковский, а Луначарский оказался прав! Великий Шаляпин вернулся на родину почитаемым, любимым, истинно народным артистом, вернулся бессмертным — миллионными тиражами звукозаписей, сотнями страниц, написанных им и о нем, домом-музеем…

В «либеральном» отношении Луначарского к Шаляпину жило и понимание масштабов его личности, и осознание мирового значения его искусства, и ощущение будущего, которое по достоинству оценит масштаб его артистической личности. Гениальный артист из народа навсегда останется и со своим народом, и в мировой культуре.

В 1907 году в десяти километрах от Нижнего Новгорода открылась школа имени Шаляпина, пользовавшаяся покровительством Шаляпина и Горького.

Абрек встретил в Чечне Шаляпина и хотел его ограбить и убить, но, узнав, что он певец, попросил доказать это и спеть.

Когда Шаляпин спел, абрек заплакал и сказал, что он все равно убьет певца, потому что он видел его слезы. Шаляпин пообещал, что никогда никому не расскажет об этом.

И не рассказал. Эта история стала известна после смерти Шаляпина из его записей.

Ехал Шаляпин на извозчике. Извозчик спрашивает:

— А что, барин, ты делаешь?

— Да вот пою.

— Петь-то и я пою, когда скучно станет. А я спрашиваю: кем работаешь?

В ответ на просьбу Шаляпина улучшить снабжение артистов Троцкий сказал: «Я не могу поставить на одну доску солдата, сидящего в окопе, и балерину, порхающую по сцене».

Шаляпин говорил: «Бесплатно только птички поют».

Дом Шаляпина часто подвергался обыскам. Искали бриллианты и золото. Однажды конфисковали серебряные ложки и вилки, а также двести бутылок французского вина. Шаляпин пожаловался главе Петрограда Зиновьеву: «Я не против обысков, но нельзя ли обыскивать меня в удобное для меня время: с восьми утра до девятнадцати вечера, например?»

Зиновьев в присутствии Шаляпина кричал в трубку о каких-то арестованных: «Чего с ними церемониться! Эта сволочь не стоит даже хорошей пули!»

У Шаляпина спросили:

— Вы же знаменитый артист, неужели вы волнуетесь перед выходом на сцену?

— Не волнуются только дураки и покойники.

Шаляпин пришел к художнику Коровину:

— Мне сегодня выступать перед конными матросами. Скажи мне, ради бога, что такое конные матросы?

— Не знаю, что такое конные матросы, но уезжать надо!

Шаляпин говорил: «В этой стране нельзя жить. И без этой страны нельзя жить».

Бабель очень хотел встретиться со Сталиным и попросил об этом Горького. Тот пригласил его к себе в дом у Никитских Ворот. За столом Бабель оказался со Сталиным и Ягодой. Пили чай. По собственному признанию Бабеля, он очень хотел понравиться:

«Вы же знаете, я хороший рассказчик, а тут я еще очень старался. Вспомнил встречу с Шаляпиным в Италии. Шаляпин после выступления вытирал с огромного, прекрасного и уже постаревшего лица грим. Я у него спросил, не собирается ли он вернуться в Россию. „Большевики отняли у меня дом и автомобиль. Что мне делать в России?“ — ответил он. Сталин слушал молча, а тут начал громко размешивать сахар в стакане. И сказал Сталин: