Станислав Поплавский - Товарищи в борьбе

С тридцатишестилетним комдивом нас роднило то, что он был сыном простого рабочего из Варшавы и с малых лет познал нужду, работая на шахтах и фабриках.

- А ты, старшина, откуда родом? - спросил меня как-то Квятек. - Тоже из Польши?

- Нет, с Украины. Отец батрачил в имении Даховских.

- Польский язык знаешь?

- Знаю.

- А я вот постепенно начинаю забывать... Ведь скоро уж двадцать лет, как увезли меня жандармы из Варшавы в кандалах.

- Вы, товарищи, будете гораздо счастливее, - помолчав, продолжал он. Перед вами откроются все двери, все пути. И вот что я вам скажу: учитесь! Мне лично не удалось окончить школу: исключили из-за придирок ксендза. Как-то на уроке он схватил меня за волосы, а я не сдержался и пихнул его в толстое брюхо локтем. Ну и выкинули из школы.

- А где же вы потом учились, товарищ комдив?

- В тюрьме...

Из дальнейшего его рассказа мы узнали, что Казимир Квятек избрал путь революционера еще в юности и примкнул к тайной "боевой организации" Польской социалистической партии (ППС). Правда, буржуазные националисты, стоявшие во главе этой организации, толкали революционно настроенных парней на путь разрозненных террористических актов против отдельных представителей царской власти, дабы отвлечь рабочих от массовых выступлений. В 1906 году "боевая организация" предприняла покушение на генерал-губернатора Варшавы Максимовича.

Однако человека, который должен был бросить бомбу, выследили шпики. Когда его хотели арестовать, он бросил себе под ноги бомбу и погиб, предпочитая героическую смерть неизбежной казни. Прикрывавшая этого человека группа террористов, в числе которых был и Квятек, отстреливаясь, сумела уйти от преследователей.

- Сколько же лет вы провели в тюрьме? - спросил комдива один из курсантов.

- Почти одиннадцать.

- А в кандалах?

- Шесть.

Однажды я заметил глубокие шрамы на запястьях его рук, синие, словно выжженные каленым железом.

- Кандалы? - спросил я.

- Да. Памятка на всю жизнь.

Мы знали также, что командир дивизии прихрамывал из-за раны в ноге, полученной в одном из боев с врагами Советской республики. Несколько лет спустя Квятеку ампутировали ногу.

Рассказы Казимира Квятека воссоздавали яркие картины борьбы русских и польских рабочих и крестьян претив самодержавия, образы революционеров, павших в схватке с капиталом. Становилось понятно, почему испытанные в боях сыны рабочего класса выдвигались командирами Красной Армии.

Как старшина роты я был на хорошем счету, благодаря чему нередко избирался вместе с комдивом в президиум собраний. В перерывах он дружески беседовал со мной, другими бойцами, и помню, мне все хотелось спросить, за что он получил орден Красного Знамени, поблескивающий на его груди.

Наконец, осмелившись, я спросил об этом. Комдив лаконично ответил, что награжден за успешные бои под Нежином в 1919 году.

- А с белополяками вам приходилось сражаться? - спросил один из бойцов.

- Как же, приходилось.

- Но ведь вы же сам поляк.

- Прежде всего, я большевик, - ответил Квятек. - Кроме того, не все поляки одинаковы. Есть поляки - рабочие и поляки - эксплуататоры. Что их объединяет? Ничего. Напротив, бедные, обездоленные поляки являются классовыми врагами своих богатеев. Войска буржуазной Польши, в которой заправляют всем помещики и капиталисты, напали на молодую Страну Советов. И я, как польский пролетарий в коммунист, встал на ее защиту.

- Скажи, Поплавский, - обратился он вдруг ко мне, - защищал бы ты своего помещика, пана Даховского? Многим ему обязаны ты и твой отец?

- О, сейчас бы за все расквитался с паном! - невольно сжал я кулаки, и все весело рассмеялись.

В то время я уже состоял кандидатом партии и с большим старанием готовился к тому, чтобы стать ее членом. Вечерами, нередко до полуночи, занимался политическим самообразованием. Меня окрыляла мечта стать красным командиром. И я решил поступить в Харьковскую военную школу червонных старшин, готовившую командиров взводов. К сожалению, знаний было маловато и комиссия не сочла возможным направить меня туда.

Летом 1926 года, когда наша полковая школа стояла в лагерях, стало известно, что к нам выехал командир 17-го корпуса, в состав которого входила наша 99-я дивизия, известный герой гражданской войны Ян Фрицевич Фабрициус. Мы знали, что его и нашего комдива связывает большая дружба и что даже их жизненные судьбы очень схожи: с малых лет тяжелый подневольный труд, затем революционная подпольная деятельность, тюрьма строгого режима и, наконец, беззаветная борьба с врагами Советской власти на фронтах гражданской войны.

Фабрициус появился на лагерном плацу в сопровождении Квятека. Высокий, с густыми усами и светлой бородой, он спокойным, твердым взглядом скользнул по рядам курсантов и, скомандовав "Вольно!", поднялся на трибуну-тачанку.

Ян Фабрициус был прекрасным оратором. Каждое его слово глубоко западало в душу и память тех, кто его слушал. Хорошо запомнил и я все то, что он говорил на этом митинге.

Коснувшись отношений Советской России с Польшей, Фабрициус, в частности, подчеркнул, что победа Октябрьской революции сделала трудящиеся массы бывшей царской империи фактическими хозяевами огромной страны, разорвала соглашения между правительствами Пруссии, Австро-Венгрии и царской России о разделах Польши и что ленинский декрет, аннулирующий эти разделы, был важнейшим международным актом, признающим за польским народом право на самоопределение. Однако белопанское правительство Пилсудского является врагом трудящихся поляков, и его политика вражды к Советской республике пагубна для Польши. Поэтому лишь тогда, когда польский народ возьмет власть в свои руки, возродится и поистине независимая Польша.

Приходится только поражаться теперь, сколько же дальновидности и политического предвидения содержалось в ленинском декрете, о котором говорил Фабрициус!

Много внимания комкор посвятил в своем выступлении задачам, стоящим перед Красной Армией. Напомнил о дисциплине, единоначалии, о постоянной готовности к защите Советской республики.

Когда он закончил, прогремело солдатское "ура".

- Старшина, качать комкора! - крикнул кто-то из курсантов.

Тут я должен выдать один свой секрет. Прослышав о возможном приезде в дивизию Фабрициуса, я написал на его имя рапорт с просьбой направить меня в военную школу и искал только случая, чтобы вручить его. Предложение курсанта вполне отвечало моим намерениям, и, хотя комкор был человеком довольно грузным, мы легко подбросили его несколько раз под гром аплодисментов. Пока Фабрициус поправлял гимнастерку, на которой сверкали четыре ордена Красного Знамени, я сумел вручить ему рапорт.