Александр Керенский - Россия на историческом повороте: Мемуары

На юридическом факультете меня особенно поразили лекции профессора Льва Иосифовича Петражицкого по философии права. В то время ему было между 35 и 40. [5] Позже он, находясь в Польше, покончил жизнь самоубийством. Курс своих лекций он обычно предварял такой фразой: «Вам будет трудно понимать меня, потому что я думаю по-польски, пишу на немецком, а обращаюсь к вам по-русски». Позднее он настолько преуспел в русском языке, что стал блестящим оратором в первой Думе. Как и Зелинский, он был из тех поляков, которые впоследствии стали так непопулярны в Польше Пилсудского из-за своей убежденности в том, что отношения между народами России и Польши должны строиться не на политических, а на братских основах. Они конечно же понимали, что все либерально мыслящие культурные граждане России выступают в поддержку независимости Польши. Таких, как они, высоко ценивших русскую культуру и русские социальные идеи, в Польше не любили.

Петражицкий был выдающимся ученым. Он первый провел четкую грань между правом и моралью, а также между законом per se (как таковым) и законами, созданными государством. Его психологический подход к праву и его теория политической науки, основанная на идее естественного права, которую он возродил одним из первых, наверняка получили бы всеобщее признание, не прекрати тогдашняя Россия своего существования. Отрадно, что сегодня наметилось возрождение интёреса к его учению.

Для меня особенно важным было то, что, опираясь на экспериментальную психологию, Петражицкий определял право и мораль как два принципа, сосуществующих в сознании человека и формирующих его внутреннюю жизнь. Подлинная мораль — это внутреннее осознание долга, выполнению которого человек должен посвятить всю жизнь, при одном, однако, обязательном условии: чтобы на него при этом не оказывалось никакого внешнего давления. Согласно Петражицкому, в праве выражается осознание того, что человеческое существо может ожидать от себе подобных и чего, в свою очередь, ожидают от него самого другие. Свою теорию Петражицкий подтверждал опытами с детьми. Позднее я повторил эти опыты на своих сыновьях и нашел их убедительными. В области права и юриспруденции Петражицкий сыграл ту же роль, что Галилей в астрономии.

Еще одна важная идея Петражицкого заключалась в том, что государство по своей природе сверхличность; он утверждал, что государство не должно ограничиваться простой функцией поддержания закона и порядка, но призвано осуществлять руководящую роль в борьбе экономических и социальных сил, происходящей в обществе. Однако он отвергал марксистскую идею о том, что государственная власть — простое орудие в руках правящего класса для эксплуатации и подавления своих оппонентов.

Согласно марксистскому учению, государственной власти предопределено стать «диктатурой пролетариата», когда пролетариат захватит власть. Но коль скоро пролетариат — класс наиболее совершенный идеологически и самый последний в истории человечества, необходимость в диктатуре отпадет сама собой, и наступит эра свободы. История, любил повторять Петражицкий, знает примеры, когда действующие законы перестают отвечать потребностям повседневной жизни, когда у более молодого поколения формируются совершенно иные концепции закона или права. Основываясь на многочисленных примерах, он показал, как появление рабочего класса привело к изменению трудового и социального законодательства во всей Европе. И в данном, конкретном случае такие изменения неизбежны и законны.

Петражицкий — крупный специалист и по римскому праву — принимал участие в разработке гражданского кодекса Германии. Он утверждал, что современным обществам не следует слепо копировать положения римского права, поскольку оно чисто формально и крайне ограниченно рассматривает интересы справедливости и личности. С пришествием Христа, по его мнению, наступила новая эра, когда творческое начало порождается чувством христианской любви.

Петражицкий был худощавый блондин с весьма невыразительной наружностью. И в то же время от него исходила огромная моральная и духовная сила. Влияние его воззрений было столь велико, что возвращение к взглядам на право и мораль, которых ты придерживался до знакомства с его теорией, становилось практически невозможным. Для студентов, привыкших к банальным рассуждениям о праве и морали, его теории казались настолько необычными, что лекции его приходилось проводить в большом зале заседаний, рассчитанном по крайней мере на тысячу студентов.

Много позднее, когда я уже занимал пост в правительстве, он не раз навещал меня и предлагал осуществить немало полезных начинаний в области законов и политики для улучшения социальных отношений. Увы, в условиях 1917 года следовать его отличным советам было едва ли возможно.

Укреплению моих убеждений в значительной степени содействовали и лекции по истории русского права, прочитанные бывшим ректором университета профессором В. И. Сергеевичем, который, к сожалению, был вынужден уйти в отставку после событий 1899 года. Всякий раз, говоря о праве Древней Руси, он подчеркивал, что и «Русская правда» Ярослава Мудрого одиннадцатого века и «Поучения», которые оставил своим сыновьям Владимир Мономах, отвергали смертную казнь.

Рассказывая о правовых отношениях на Руси, он особенно упирал на то, что Русь никогда не знала концепции божественного происхождения власти, и подробно останавливался на взаимоотношениях между престольным князем и народным вече. И если Платонов в своих лекциях подчеркивал политическую сторону конфликта между ними, то Сергеевич рассматривал его с юридической точки зрения.

Когда я поступал в университет, H. М. Коркунов там уже не преподавал. Однако все мы были знакомы с его трудами, особенно с его лекциями по общей теории права и монографией «Указ и Закон». Убежденный критик всех форм авторитарных режимов, Коркунов стремился при этом доказать, что абсолютизм в России неравнозначен деспотическому полицейскому режиму, поскольку существует универсальный, обязательный для всех закон, которому должны соответствовать все выпускаемые верховной властью указы.

К сожалению, все это было справедливо лишь в теории. Александр III в какой-то мере еще считался с этим постулатом. А уж Николай II полностью его игнорировал, глубоко убежденный в том, что воля его, независимо от того, соответствует она или нет действующим законам, обязательна для исполнения всеми его подданными.

Лосский и Петражицкий помогли мне оформить мои интуитивные воззрения в систематическую, рационалистическую структуру. По натуре я никогда не был позитивистом. Ницше, Спенсер и Маркс различными путями пришли к воззрениям, так или иначе основанным на материализме. Мне эти воззрения были всегда чужды. Материальный прогресс — это развитие вещей, преобразование телеги в аэроплан. Однако для 90 процентов просвещенных людей XIX века как в России, так и на Западе это отнюдь не означало, что и духовное развитие человечества должно происходить подобным образом. Абсурдность этих воззрений еще раз доказали две чудовищные войны, а также опыт большевизма и фашизма. Идеи добра, красоты и любви, с одной стороны, и идеи зла — с другой, — вечные составные человеческие натуры, и к пониманию этой истины, на мой взгляд, более всего приблизилась христианская этика. Она пока остается трудным, почти не достижимым идеалом. Для многих людей она представляется абсурдной и нереальной, ибо любовь к врагу противоречит человеческой натуре. Некоторые даже считают, что она лишь ослабляет волю человека.