Александр Керенский - Россия на историческом повороте: Мемуары

В студенческие годы эта проблема меня» очень занимала и я прочел огромное количество книг о первобытных людях, всячески стремясь найти различия в духовном мире первобытного и современного человека. Такого подтверждения я не обнаружил. Напротив, я утвердился во мнении, что идеалы первобытных обществ, по существу, не отличались от идеалов современного человечества. Общество и тогда и сегодня строило свою жизнь, положив в основу какую-нибудь одну, разделяемую всеми идею, — например веру в то или иное божество. Это могло быть даже идолопоклонство, но и в поклонении идолам выражалась одна, общая для всех идея. Более того, я выяснил, что каждое общество всегда имело в той или иной форме общепринятый кодекс морали.

Взгляд отдельного человека на мир определяется не только логическим мышлением. Так же, как есть люди, неспособные разобраться в музыке или живописи, существуют и такие, которые обитают в трехмерном «научном» мире и не чувствуют присутствия в жизни «иррациональных» элементов. Однажды мой близкий друг признался мне, что ему не дано ни осознать, ни понять Бога. Я ответил: «Значит, в этом и есть суть твоей веры». Человек — существо верующее. Он всегда стремится преобразовать мир в соответствии со своими внутренними мироощущениями. Это — религиозный инстинкт и никакое научное знание управлять им не может.

Еще в школьные годы на меня огромное впечатление произвело утверждение Владимира Сергеевича Соловьева о том, что материалистические теории превращают человеческие существа в крошечные винтики чудовищной машины. И мне всегда были по душе социалисты-революционеры, а также народники, которые были убеждены в том, что стремятся к освобождению человека, а не к превращению его в орудие классовой борьбы.

Я читал также статьи молодого марксиста-экономиста Петра Бернгардовича Струве. Но когда я дошел до той страницы, где он пишет, что индивидуальности нет места в природе и ее не следует принимать в расчет, я понял, что марксизм не для меня. Мое отношение лишь укрепилось, когда я познакомился с «Манифестом Коммунистической партии» К. Маркса и Ф. Энгельса, где утверждается, что общечеловеческая мораль лишь орудие в классовой борьбе, а мораль рабочего класса не имеет ничего общего с моралью капиталистического мира.

Я убежден, что всякий, кто предается размышлениям о своей стране, представляет ее судьбу по-своему, такой, какой хотел бы ее видеть. В молодости у меня тоже сложилось свое собственное представление о России, которое не имело ничего общего ни с ее настоящим, ни с ее прошлым, но, как я верил, всей логикой истории должно обязательно реализоваться в будущем. К такому убеждению, как и ко многим другим, я пришел чисто интуитивно, а позже, в годы обучения в университете, оно получило подтверждение в лекциях таких профессоров, как Платонов и Сергеевич.

Читая еще в школьные годы в Ташкенте труды английского историка Бокля, я понял, что развитие страны зависит не только от устремлений ее народа! но и от географического положения в истории. Так, народ Великобритании, отрезанной от остальной Европы и в течение почти тысячи лет не знавшей иностранного нашествия, получил возможность сравнительно свободного развития. Россия, понял я, была антиподом Великобритании, и в результате история ее оказалась трагичной. Россия была жертвой постоянных нападений, сначала номадов Азии, потом Литвы, Тевтонского ордена, Польши, Швеции и Турции. И хотя это замедлило ее политическое развитие, но в то же время укрепило чувство национального единения. И несмотря на междоусобицы князей из рода Рюриковичей, это чувство сохранилось, — вот почему движимые им жители разных княжеств инстинктивно сплотились вокруг Москвы.

Огромную роль в развитии русского нациоьного самосознания играла церковь. Поскольку Россия была полностью лишена возможности создать по примеру Запада светскую культуру, она обратилась вместо этого к культуре церковной, к евангельским проповедям и их толкованиям. Крайне важно при этом то, что русские с самого начала восприняли учение Христа на языке, который они понимали. И вследствие этого идеи, которые с трудом пробивали себе путь на Западе, в России сразу же пустили глубокие корни. Напрашивается параллель между поступком Феодосия Печерского, выходца из знатной боярской семьи, который, отказавшись от всех социальных привилегий, посвятил свою жизнь служению бедным и страждущим, и «хождением в народ» в XIX веке; или между русскими святыми Борисом и Глебом, которые во имя Христа отказались защищаться от убийц, подосланных их братом, князем Святополком, и Львом Толстым с его проповедью непротивления злу насилием; или, наконец, между решительным осуждением еще в XII веке Владимиром Мономахом смертной казни и публичным обращением Владимира Соловьева к Александру III с призывом отказаться от казни убийц Александра II — и не потому вовсе, что он испытывал к ним какие-либо симпатии, а потому, что считал, что новому царю следует продемонстрировать благодать православия, подтвердив тем самым величие христианского монарха, который, имея власть наказывать, выбирает путь всепрощения.

В таком подходе были и свои минусы, и свои плюсы. Его недостаток заключался в том, что, культивируя лишь стремление к богатству и равенству, Россия не смогла выработать стремления к правовому обществу.

На деле именно в этой духовной традиции коренилось враждебное отношение значительной части русской интеллигенции XIX века (особенно славянофилов и народников) к власти государства.

Чтобы понять историю России, крайне важно помнить слова Достоевского, сказавшего, что о России следует судить не по злодеяниям, совершенным во имя ее, а по идеалам и целям, за которые боролся русский народ.

Русские всегда стремились принимать участие в управлении страной. Хорошо известно, что и в Древней Руси, и в России Киева, Пскова и Новгорода существовала система управления с развитым для того времени понятием свободы, в рамках которой жизненно важную роль играло народное представительство (вече). В одной из своих эпических поэм великий поэт и личный друг Александра II А. К. Толстой описал падение Новгородской республики. Напомнив о том, что колокол, созывавший народ на вече, был увезен в Москву, он вкладывает в уста князя Владимира Киевского здравицу за древнее русское вече, за свободу и честь славян, за новгородский колокол, который хотя и валяется в грязи, но призыв его звучит в сердцах наследников.

Еще один пример — первый Земский собор при Иване Грозном, [6] Русское слово «грозный» отнюдь не означает «ужасный». Оно происходит от слова «гроза». Народ назвал его «Грозным», поскольку имя его наводило страх на врагов после побед над Казанским и Астраханским ханствами. Ссылками на Ивана Грозного стремятся зачастую подкрепить расхожие на Западе утверждения о том, что Россия — отсталая темная страна, где полностью отсутствует свобода в ее западном понимании. Конечно, он совершил немало ужасных преступлений, однако преступления такого рода совершались в те времена повсеместно по всей Европе — Филипп II в Испании, Генрих XIII и «Кровавая Мэри» в Англии, Людовик XI во Франции, Эрик в Швеции, герцог Альба — все они в равной степени виновны в совершении таких преступлений. который в молодости решительно осуждал систему управления и социального устройства и предоставил сельскому и городскому населению право самоуправления.