Владимир Мартынов - Явка в Копенгагене: Записки нелегала

— Э-э!! Ты что, болюдо, рехнулся?! — заорал Хуан не своим голосом. — Ты что стреляешь?!

— А вы кто такие?! Какого черта шляетесь тут по ночам?! — откликнулся после некоторой паузы чей-то хриплый низкий голос.

— Так это ты, Маноло?! — вскричал Хуан, свирепея и вскакивая на ноги.

— Ну я. Что с того? — отвечал невидимый Маноло из туманной ночной мглы.

— Сын тысячи сук! Сука мать тебя родила! Кусок-дерьма! У тебя что, глаза повылазили? Ты же нас чуть не застрелил!

— Ну я же спросил: «Кто такие?» — отвечал невозмутимо флегматичный голос невидимого до сей поры Маноло.

— Идиот! Ты сначала стрелял, а потом уж спрашивал! — продолжал распаляться Хуан. — А моих троих детей ты потом кормить будешь? Сукин ты сын!

Хуан никак не мог успокоиться. Он бурлил как вулкан.

— Ну ладно тебе, Хуан, — сказал миролюбиво Маноло, подходя к нам. — Ты уж извито, что так получилось. Ну зайдем ко мне, выпьем по рюмочке агуардьенте. [13] Агуардьенте — тростниковая водка. Хватит шуметь, детей разбудишь.

— Ты их сам давно уже разбудил своей дурацкой стрельбой!

— Но ты же знаешь, какие здесь типы шляются по ночам.

Хуан внезапно сменил свой гнев на милость, и мы, пройдя по тропинке, вошли в пристройку к ранчо вслед за Маноло, усатым, плотного телосложения коренастым мужичком. Где-то тревожно спросонья хрюкали свиньи, кудахтали куры.

— Но все же нельзя вот так стрелять в людей ни с того ни с сего. Смотри, чтоб больше так не делал. Что вот мой друг о нас подумает? Что мы тут совсем одичали, э-э?

— Ну давайте выпьем, потом я вас провожу, — сказал Маноло, наливая агуардьенте в глиняные рюмки.

Маноло был одет в джинсы, на ногах стоптанные альпаргатас [14] Альпаргатас — тапочки из джинсовой ткани на веревочной подошве На боку в открытой кобуре у него висел револьвер, на поясе — патронташ. На гвозде в пристройке — винчестер.

— Понимаешь, — обратился он ко мне, — казалось бы, Буэнос-Айрес не так уж и далеко, а опасно — здесь ведь уже начинается пампа, электричества пока нет, но скоро будет, сюда уже тянут линию. Ну что, пошли, что ли, э, Хуан? А то, может, у меня заночуете?

Но Хуан хотел ночевать у себя дома, и мы, опрокинув еще по рюмочке агуардьенте, затем еще по одной, закусив маниес [15] Маниес — земляные орешки. и солеными маслинами, в сопровождении Маноло с фонарем отправились искать дорогу. Добрались до дома Хуана уже за полночь.

Наутро Хуан показал мне свое хозяйство: ветряк, водоем для поливки огорода, кроликов, кур и прочую живность. А вокруг простиралась необозримая пампа. Затем мы поиграли с его детьми. Миловидная жена хлопотала по хозяйству. После традиционного асадо, распивая льерба матэ, [16] Традиционный аргентинский напиток гаучо, подобие зеленого чая, завариваемого крутым кипятком в специальном сосуде, сделанном из маленькой, выдолбленной и высушенной грушеобразной тыковки с узким горлышком. Напиток высасывается из сосуда через серебряную трубочку с каплеобразной фильтрующей сеточкой на конце (бомбильей). мы вели неторопливую беседу о том о сем, и о политике тоже.

Возвращаясь от Хуана, на узкой тропинке нагнал какого-то толстяка — пайсано, [17] Пайсано — крестьянин, земляк. который ехал на велосипеде, и я никак не мог его обойти: тропинка была узкой, а слева и справа — болото, камыши. Велосипедист, слыша назойливый стрекот мотора за спиной, занервничал, пугливо оглядываясь, поэтому, обходя его, я все же ненароком слегка задел его, а когда, уже обойдя его, удалялся, он вдруг пришел в ярость, видно от пережитого испуга, погрозил мне кулаком и, громко бранясь, припустился за мной на своем велосипеде. Но куда ему было за мной угнаться! И все же угрызения совести не покидают меня по сию пору. Мне бы остановиться, подождать его, извиниться, пожать ему руку, поговорить… Ну не полез бы же он драться!.. А так… Напугал, расстроил рабочего человека, пустил ему в нос выхлопные газы и укатил восвояси. Ай-ай-ай! Нехорошо! А еще представитель первого в мире пролетарского социалистического государства! Да еще советский разведчик! Позор! Стыд и срам!

Между тем у сеньоры Кармен случились одно за другим два несчастья: вначале от старости подохла любимая курица, и она несколько дней по ней убивалась. Через некоторое время вслед за курицей последовала и ее разжиревшая болонка, которая сдохла не столько от старости, сколько от ожирения. И курицу, и собаку я похоронил у выложенной из красного кирпича задней стены сада, сделал холмик, и бедная женщина каждый день приходила повздыхать и поплакать над могилой своих любимцев. Сеньора Кармен регулярно посещала также колумбарий на кладбище Ля-Чакарита, где в военном секторе покоилась урна с прахом ее первого мужа, полковника республиканской армии Испании, мундир которого она продолжала бережно хранить в своем платяном шкафу. Мундир защитного цвета с нашитыми красными шпалами на воротничке был тщательно почищен и отутюжен, на полке лежала фуражка с красным околышем и маленькой красной звездочкой на нем. Старушка любила говорить: «Вот умрет палач Франко, изменится строй, вернусь я в Испанию, и будут меня встречать с оркестром. И урну с прахом мужа предадут торжественному захоронению со всеми воинскими почестями на военном кладбище в Мадриде». Но вот Франко умер, на престол взошел молодой король Хуан Карлос, а предсказания сеньоры Кармен не сбылись, и прах ее мужа-мужа-полковникаостался на аргентинской земле, и с оркестром ее конечно же никто встречать не думал.

…Тем временем подошло время вывода жены за рубеж. Мы не виделись — страшно подумать! — два с половиной года. И за все это время только краткие весточки друг о друге, переданные по радио в шифровках. Получил шифровку: «Ваша жена успешно готовится; надейтесь на скорую встречу». И все. За это время ей пришлось проделать невероятную по объему работу по изучению языков и прочих премудростей, необходимых в разведывательной работе. Что касается легализации «Весты», отработки ее легенды, оформления нашего брака и прочее, Центр полностью полагался на меня. Чтобы ускорить весь этот процесс, я решил отказаться от поездки домой, а выехать в Европу, встретить там жену сразу после ее вывода за границу, заполучить ее под свою опеку и приступить к ее легализации. А легализация— это всегда очень ответственный этап в работе разведчика-нелегала, пожалуй, самый ответственный и важный, и от того, как она проведена, зависит вся будущая работа, жизнь самого нелегала и жизни многих людей, с которыми он связан. Легенда-биография строится по крупицам, по кусочкам. И здесь, в промежуточной стране, эта легенда впервые перестает быть таковой, становясь реальностью.