Владимир Рынкевич - Шкуро: Под знаком волка

— «Пошлю», — проворчал Ерофей Кузьмич, — поел ать-то можно, а кто на вокзал, на телеграф пойдет?

Вызвался Павел, однако все получилось по-другому. В конце дня на их улице появился грузовик и остановился у дома. В кузове — красноармейцы с винтовками и какие-то унылые гражданские. Из кабины вышла женщина в кожаном пальто, в красноармейском шлеме, с револьвером на поясе. За ней из кузова выпрыгнули несколько бойцов.

— Кто хозяин? — грозно спросила женщина, решительно подойдя к двери.

— Заходьте, пожалуйста. У нас открыто. Я хозяйка, — засуетилась Анна Михайловна.

Вышли из комнат и Поля, и Ерофей Демьяныч, и Лена с ребенком на руках. Женщины переглянулись и узнали друг друга:

— Лена! Пятигорская подружка.

— Катя Буракова?

— Она самая. А где твой муж? Что с ним?

— У него все в порядке — в Москве. Это я здесь от страха умирала, когда казаки шли. Хочу Мише телеграмму дать, чтобы приехал за мной, а то вдруг опять…

— Ничего не будет опять. Начинается наше наступление. Что ж, товарищи, — повернулась она к своим бойцам, — здесь порядок — наши люди. Я их знаю.

— Ваши, ваши, — подхватила Анна Михайловна. — Муж-то у меня в Красной Армии на Урале где-то. И документ есть.

— А я командир спецотряда Чека, — объяснила Буракова. — Проводим чистку города. Ищем тех, кто Мамонтова с цветами встречал.

— На нашей улице таких не было, — уверенно сказала хозяйка.

— На соседней были, — возразила Катя. — Вон они голубчики скучают в грузовике. Недолго им скучать. А ты, Лена, давай твою телеграмму. Я по своей линии отправлю. До Москвы в момент дойдет. О, какой у тебя мужичок растет. Вырастет — в Красную Армию пойдет. Пойдешь, маленький? Как его зовут? Пойдешь, Аркашенька, белых добивать?

Мальчик не плакал, а как будто даже соглашался.

Прощаясь, Буракова пообещала любую помощь:

— В случае чего — ко мне в Губчека. На Щепную площадь. Там меня знают.

Сначала погнали казаков Мамонтова. Они не понимали, что это уже загон, считали себя возвращающимися с победой и, главное, с добычей, но Шкуро почувствовал, что пошла другая игра. Еще в Екатеринодаре, когда после праздника он собрался возвращаться на фронт, из Ставки пришел вызов, похожий на выговор: «Приказываю немедленно прибыть на фронт в корпус, в район Старый Оскол». Зачем напоминать, если он выезжает вовремя? Чтобы не забывал, что он не кубанский атаман, а деникинский генерал? Кажется, ничем никогда не проявлял интерес к самостийности, и с Филимоновым говорил осторожно — не дал себя втянуть в интриги. А они все равно не верят.

В Старый Оскол вернулся удачно. Уже прислали «Утро юга» с заметкой «Трофеи генерала Шкуро», гласившей что «за истекшую неделю взято: около 8 тысяч пленных, 8 орудий, 85 пулеметов и огромное количество обозов. Отпущено по домам свыше 50 тысяч мобилизованных, добровольно перешедших на нашу сторону; разгромлено три советские дивизии».

Еще солнечно и жарко, но вдруг повеет на миг ледяным холодом, и ты чувствуешь, что скоро придет ненастье. Штаб Шкуро стоял в селе Коротояке, на правом берегу Дона, где река сворачивает к востоку, на Лиски, когда 18 сентября пришла директива из Ставки:

«Приказываю обеспечить выход группы Мамонтова, для чего силами корпуса организуйте прорыв фронта противника на участке Коротояк — Лиски с последующим наступлением навстречу Мамонтову в общем направлении на Воронеж.

Не так возвращаются с победой. Участок прорыва назначен большой, и опытный атаман Шкуро не погонит своих казаков форсировать Дон и вязнуть в уличных боях в Лиски. Он пойдет на север по левому берегу Дона, где красные уже разбежались, услыхав о приближении Мамонтова. Ночью Шкуро выслал туда разъезды, где они столкнулись с мамонтовцами и чуть не порубили друг друга.

Мамонтова не удалось встретить на своем берегу. Шкуро вел сотню «волков», за ними — Кавказскую дивизию и, едва отойдя от Коротояк а, услышал выстрелы где-то впереди и справа — явно на другом берегу. Вскоре хорунжий Климов доложил, что встреченный казаками мамонтовский разъезд сообщил об изменении обстановки: отряду Мамонтова — приказано атаковать Лиски, и он перешел на левый берег Дона.

— Ты сам видел тот отряд? — спросил Шкуро. — Сколько сабель?

— В бинокль, Андрей Григорьевич. Там не более трех тысяч. Но обоз — конца не видно.

— Он и обоз перевел?

— Переводит. Там скоро не переведешь.

Шкуро рысью повел дивизию к переправе, где уже начиналась катастрофа: хилый мост — едва три лошади по ширине пройдут — и на нем под пулеметным огнем красных в панике мечутся люди и лошади. Кто-то поворачивает повозку, мешая другим и цепляя их оглоблями, кто-то в страхе, бросив все, бегом пытается проскочить на берег. Кричат раненые, ржут испуганные лошади.

Шкуро определил, что пулеметы бьют издалека — с холмов, поднимающихся за лугами низкого берега. Версты две, а то и больше. Неприцельный огонь. Порядок можно навести. Скомандовал:

— Колкин! Скачи с полками на мост и разгоняй всех плетьми. С того берега обоз будем возвращать.

Казаки решительно ворвались на мост. Лошади поднимались на дыбы, казаки подгоняли их плетками, заодно безжалостно стегая паникеров. Для успокоения самых безумствующих стреляли в воздух. Полетели в воду узлы, ящики, поплыли по реке разноцветные тряпки. Через несколько минут мост был освобожден от обоза.

Пулеметные очереди взбивали песок на дороге, но командиры советовались, не спешиваясь:

— Атаковать надо. Так, начальник штаба? — сказал Соколовский.

— Придется, — согласился Шкуро.

— Давай дивизию на тот берег. Атакуй всех. Красных сбивай с тех холмов, мамонтовцев гони на холмы — пускай сами на пулеметы скачут. Обоз — обратно через мост и вниз по реке.

Решили правильно: вскоре затихли красные пулеметы, потянулся с противоположного берега мамонтовский обоз. Шкуро послал ординарца за своим автомобилем, оставшимся в хвосте колонны, — не хотелось ехать верхом сквозь грязную обозную пыль — и присел подкрепиться со своими штабными и адъютантами. Молодой горец Аликов расставил за придорожными кустами в тени на скатерти бутылки, походные стаканы, рассыпал яблоку, абрикосы, гроздья винограда. Шкуро подозвал Кузьменко, усадил рядом.

— Коля, ты знаешь, что Махно взял Мариуполь и Бердянск? Что будем делать? Опять письмо писать?

— Не ко времени, Андрей Григорьич. И он далеко, и у нас здесь не все выходит.

— И ты почувствовал? Вот и я задумался. А где твой махновец, как его?

— Гринчук. В Таганроге. Я его устроил в штаб, В канцелярию. Он грамотный.

— Махно надо предупредить: Москву возьмем — с ним разговора не будет.

— Когда возьмем, — сказал Кузьменко, закусывая яблоком и глядя вниз на тянущуюся вереницу возов. Теперь они шли на Коротояк.