Владимир Рынкевич - Шкуро: Под знаком волка

— И все-то ты знаешь, Антон Михайлович, — добродушно сказал Шкуро. — Может, знаешь, какие станицы вашими именами назовут?

Мирный застольный разговор прервал Колков — командир конвойной сотни выходил проверить охранение и вернулся озабоченный:

— Андрей Григорьич! Непорядок в станице!

— Что еще такое? — возмутился генерал. — Если непорядок — действуй. На то ты мой офицер.

— Действия такие, что надо бы ваш приказ. Дезертиры бегут через мост на тот берег.

— От меня бегут? Я пришел их защищать, а они бегут? Быстро мне хорошего коня — мой Орлик пусть отдыхает. И конвой человек пять.

Въехали в черную ночь, лишь кое-где подкрашенную слабыми пятнами света. Рысью доскакали до моста. Несколько темных фигур шевелились над журчащим провалом реки. Кто-то сбивчиво объяснял: «Да мы ж свои, баталпашинские; у меня дело на той стороне..».

— У кого там дело? — крякнул Шкуро, и копыта его лошади застучали по доскам моста.

Несколько фигур побежали в бесконечную темь левого берега. Генерал догнал их и беспощадно хлестал нагайкой, стараясь попасть по лицу, по шее. Кто-то кричал от боли, а один громко воскликнул:

— Верно, це батько Шкуро приихав, раз ругается и бьется.

Хорошо, что удалось избежать ночного боя, все равно он должен выиграть первый генеральский бой. Поднялся Шкуро затемно, исполненный заботами: своих — только волчья сотня Колкина, черкесы бежали на левый берег, Слащов свои позиции не бросит, но и вперед не полезет. Сам старайся, генерал-майор Шкуро.

Приказав привести пленного пограмотнее, Шкуро допрашивал его в канцелярии станичного правления. Вызвал сюда Косякина, Колкина, Шифнера, адъютантов. Спросил Косякина, почему решили, что этот измученный, не спавший и не евший человек в грязной шинели грамотнее других. Тот сказал, что перед ними, наверное, командир или комиссар: вел своих в атаку и кричал: «Бей контру!»

— Ты командир? — спросил Шкуро.

— Стреляйте, вешайте, мучайте, — прохрипел тот, сверкая сумасшедшими глазами.

— Если просишь, то так и сделаем. Только сначала скажи, какие части наступают на станицу. Не ты, так другой скажет. Сами по документам узнаем.

— Первая дивизия Одиннадцатой армии бьет вас! Командарм Левандовский [48] Левандовский Михаил Карлович (1890–1937) — участник 1-й мировой войны. В 1918–1920 гг. состоял в партии эсеров. В 1918 г. — наркомвоеном Терской советской республики, командовал Владикавказско-Грозненской группой войск. В 1919–1921 гг. — командовал 11-й армией; кавалерийской и Кубанской стрелковой дивизиями, Терской группой войск. В 1924–1925 гг. — командующий войсками Туркестанского фронта и Кавказской Краснознаменной армии. В 1928–1929 гг. занимал различные командные должности, в 1934–1937 гг. — член Военного совета при НКО СССР. С 1935 г. — командарм 2-го ранга. Был награжден орденами Ленина и Красного Знамени. , комдив Федько.

— А ты кто?

— Комроты.

— Фамилия?

— Не надо тебе ничего обо мне знать. Так убивай.

— Говоришь, бьете нас, а уже давно боевое время пришло. Светло на дворе, а ваши даже не стреляют.

— Сегодня меня похороните и сами еще денек проживете, а завтра вас будут кончать.

— Ошибся ты, комроты. И тебя не похороним сегодня, и нас ты завтра не возьмешь. Я тебя отпускаю в твою первую дивизию, чтобы ты сказал своим: в Баталпашинскую приехал генерал Шкуро со своими казаками. Это я. Слышал обо мне. Значит, знаешь, как я рублю ваших в капусту. Если ваши солдатики хотят еще немного подышать, то пусть драпают побыстрее. Есаул Колкин, под вашу ответственность, чтобы доставили его красным живым и невредимым. Ты чего, комроты, зашатался? Держите его, а то упадет. И не радуйся особо: все равно я тебя поймаю и повешу.

Когда пленного увели, Шкуро оглядел присутствующих. Поняли, кто перед ними? Кто их в бой поведет? Почувствовали? Вроде почувствовали. Можно действовать.

— Они планируют наступление на завтра. Хотят нам сочельник испортить. Придется вам их опередить. Всех, кроме начальника штаба, прошу по своим местам. Готовить людей к завтрашнему бою. Хорунжий Кузьменко, прошу вас найти в конвойной сотне войскового старшину Русанова — и с ним ко мне.

Оставшись с Шифнером, новоиспеченный генерал глянул на него с хитрой улыбочкой. Спросил:

— Как вам мой допрос, Антон Михайлович?

— Наполеоновский ход, Андрей Григорьевич.

— Что, он так допрашивал? Я вроде об этом не читал.

— Дело не в допросе. Наполеон считал, что на войне моральное состояние войска в три раза значительнее, чем все остальное — вооружение и прочее. Красноармейцы этой Первой дивизии, узнав, что против них вы, будут настолько деморализованы, что, возможно, отступят без боя.

Бели такой умница так лестно говорит о тебе, значит, генерал-майор Шкуро большой полководец.

— Русанова, Антон Михайлович, я вызвал, чтобы дать ему особое поручение. Только он может сделать то, что я задумал.

После совещания в штабе с Шифнером и Русановым весь день Шкуро провел в поездках, проверках, разговорах, приказах и прочих командирских делах. Солнце растопило туман, и когда он поехал за Кубань, в аул к Султан-Гирею, перед глазами открылись Кавказские вершины с их слепящими снегами, Пшиш, Эльбрус… Не любовался генерал пейзажем, знакомым с детства, и не до любования — завтрашний бой надо было выиграть во что бы то ни стало.

К Султан-Келеч-Гирею пришлось ехать, чтобы заставить черкесов вернуться в строй и участвовать завтра в наступлении. Полковнику Слащову достаточно получить приказ, а этот кавказский генерал. С горцами Шкуро всегда ладил, кроме, конечно, ингушей и черкесов — тех он считал неисправимыми бандитами, ненавидящими русских. Правда, русских им и не за что любить — отняли у них земли и для прокорма оставили только грабежи… Дружил и с Лоовым, и с Гукасовым, и в адъютанты взял Борукаева и Акоева. В бою друзья-горцы неплохо держатся, особенно если противник бежит.

Но командовать ими и вообще держать власть должны русские. А Султан-Гирей — генерал.

И никаких не возникло предчувствий» насколько близок окажется этот кавказец в страшный последний час. Кто знает свой последний час?

Не скажешь ему по-русски крепко, а надо и поклониться, и руку — к сердцу, и руку — в руку, и зеленый чай из пиалы. За недолгим чаем убедил генерала, что его бригаду надо вновь собрать на правом берегу и подготовить к бою. Убедил, что лучше всего это сделают казачьи офицеры.

Вернувшись на правый берег, Шкуро объехал с Косякиным и адъютантами окраину станицы и скошенное поле до рощицы. В цепях мерзли и мокли начавшимся дождем пластуны, вернее — пешие казаки, потерявшие в боях лошадей. Лошади падали и от болезней. Неожиданно увидел здесь старого знакомого: