Михаил Филин - Арина Родионовна

«Расспросы об Александре Сергеевиче сопровождались слезами»… «Она прибежала вся запыхавшись; седые волосы её беспорядочными космами спадали на лицо и плечи; бедная няня плакала навзрыд»… «…Вы у меня беспрестанно в сердце и на уме, и только когда засну, то забуду вас и ваши милости ко мне»…

Когда старушки не стало, такой любви к Александру Пушкину не сумел выказать уже никто.

И в этом смысле последние годы его жизни — сиротские годы.

Если за короткий срок исчезли в позапрошлом столетии на Смоленском кладбище захоронения таких знаменитостей, как поэт В. К. Тредиаковский или живописец Д. Г. Левицкий, то немудрено, что и могилка Арины Родионовны была утрачена очень быстро [430].

«Проживи Пушкин дольше, могила Родионовны наверняка сохранилась бы, — утверждает наш современник. — А без него затерялась: некому было за нею ухаживать» [431] .

Это мнение едва ли основательно: думается, «любовь к отеческим гробам» (III, 242) вовсе не ассоциировалась у Пушкина, выражаясь по-нынешнему, с охраной мемориалов. Потому-то и нет в распоряжении пушкинистов никаких данных о том, что он хоть единожды приходил на могилы некоторых дорогих ему людей. Александр Пушкин мог, допустим, принять участие в подписке на монумент Н. И. Гнедичу, но обычно действовал иначе: он правил поэтические тризны — и собственно «стишистые», и нетривиальные. Так, годовщину смерти дядюшки Василия Львовича в 1831 году Пушкин и В. А. Жуковский, записные арзамасцы, отметили «вотрушками, в кои воткнуто было по лавровому листу» (XIV, 217).

Тем не менее мы полагаем, что поэт посещал обитель няни на Смоленском православном кладбище.

Начнём с того, что на северо-западной оконечности Васильевского острова (а точнее, на острове Голодай) были тайно преданы земле тела казнённых руководителей военного заговора 14 декабря 1825 года. Учёные, изучившие имеющиеся источники (в частности, пушкинскую «чертовщину» — устную новеллу 1828 года о «влюблённом бесе», которую В. П. Титов опубликовал как повесть «Уединённый домик на Васильевском»), сделали вывод, что поэт, оплакивавший гибель бунтовщиков, в ходе предпринятого им расследования установил-таки точное место погребения декабристов на взморье и бывал там [432] .

К засекреченной правительством точке побережья Финского залива вело два пути: один — водный, другой — по суше, причём пешая дорога была значительно удобнее, да и выглядела она менее подозрительно. Особенно подходили для похода неприсутственные дни: ведь в тёплое время года, по праздникам и воскресеньям, петербуржцы по традиции совершали массовые паломничества за город.

Идя же на «скалистые берега» Голодая пешком и так же возвращаясь обратно, Пушкин — это хорошо видно на «Подробном плане столичного города С.-Петербурга», снятом под начальством генерал-майора Ф. Ф. Шуберта и изданном в 1828 году, — неизбежно должен был дважды проходить через Смоленское кладбище. Таким образом, за одну прогулку поэт имел возможность не только поклониться праху «друзей, братьев, товарищей» (XIII, 291), но и навестить последний приют Арины Родионовны.

(Кстати, и заговорщики, и она покинули сей мир в один и тот же месяц — это произошло в июле, а Пушкин в июле 1830-го и 1832–1836 годов находился как раз в Петербурге. Заодно укажем, что 28 июля было днём празднования Смоленской иконы Божией Матери, то есть особенным для Смоленского кладбища днём. «В пору жаркого лета, 28-го июля, около сотни тысяч народа валит к Смоленской со всех концов города, — писалось в журнале середины XIX века. — Эти потоки можно заметить ещё в дальних концах Ямской, Коломны и Выборгской. На Васильевском они сгущаются в сплошные массы, в неразрывные вереницы, которые тянутся с Николаевского моста по 8-й линии, по Малому проспекту до самых ворот ограды. В этот день, храмовый праздник кладбища, тут возникают шалаши, палатки, дымятся самовары, шипят на углях кофейники, подобные батарейным орудиям…» [433] )

С другой стороны, в тридцатые годы неспешные гулянья по петербургским улицам и окрестностям стали для поэта, который «много и подолгу любил ходить» (П. И. Бартенев), делом частым, обыденным: они вполне отвечали его крепнущим настроениям. (Во время одного из таких променадов он оказался на могиле барона А. А. Дельвига на Волковом кладбище.) Тенистые аллеи Смоленского некрополя, урны и мавзолеи, тихая речка Смоленка в соседстве с ними, кладбищенские романтические легенды — всё это располагало к столь желанной задумчивости. И подобный контекст визитов Пушкина к месту «вечного ночлега» Арины Родионовны был, пожалуй, не менее (если не более) возможен, нежели конспиративный, «декабристский».

Скорее всего, Александр Пушкин был на Смоленском кладбище и 30 мая 1833 года. Тогда там хоронили О. М. Сомова, давнего знакомца поэта и его партнёра по издательским делам, а накануне Пушкин получил от барона Е. Ф. Розена письменное приглашение «принять участие в похоронной процессии» (XV, 63, 317). По завершении погребального обряда он, пользуясь внезапной оказией, мог заглянуть и к нянюшке [434] .

Внимание к Смоленскому Пушкин выказал тогда же и в «Медном всаднике» (1833).

Как известно, кладбище безмерно пострадало при ужасном столичном потопе 7 ноября 1824 года: «Множество крестов с могил <���…>, сломанных и унесённых наводнением, прибило на Выборгскую сторону, где всю зиму ими топили печи. Михайловская церковь оказалась повреждённой настолько, что в ней невозможно было проводить службу. Ущерб, причинённый некрополю, оценивался в семьдесят шесть тысяч двести пятьдесят рублей» [435] .

В «петербургской повести» Александр Пушкин представил такую картину:

В черновике первый из приведённых стихов имел ещё более конкретный вид:

Знаменательны и некоторые строки последней, восьмой (первоначально девятой) главы «Евгения Онегина». Эти стихи строфы 42 (sic!) были записаны Пушкиным на отдельном листке (ПД № 942), а в окончательном варианте главы они стали строфой XLVI. Ныне их датируют осенью 1830 года [436] .

В ту неповторимую Болдинскую осень Александр Пушкин, готовившийся к женитьбе на Наталье Гончаровой, расставался с прошлой жизнью. Он подводил её итоги, доверял бумаге прощальные стихи к былым возлюбленным, завершал «Онегина». В финале романа он помянул уже ушедших, странствующих и страждущих:

Не забыл Пушкин и про скончавшуюся двумя годами ранее «подругу юности».

Вышедшая замуж и превратившаяся в «неприступную богиню» (VI, 177) княгиня Татьяна N в разговоре с Евгением признаётся: