Ареф Минеев - Пять лет на острове Врангеля

Первую телеграмму с «Совета» мы получили 26 июля. Дублицкий и Остапчик сообщали, что они подходят к Петропавловску-на-Камчатке и 27-го предполагают выйти на север.

До начала августа мы не получали больше сообщений с «Совета». Только начиная с 1 августа, мы довольно регулярно стали получать сообщения с идущего к нам судна.

4 августа «Совет» предполагал быть в Анадыре. Из этого сообщения было видно, что они запаздывали, хотя торопиться особенно не было смысла: лед у острова стоял плотно. В этой же телеграмме Дублицкий запрашивал «подробную информацию о ледовом режиме», а кроме того просил сообщить наши «соображения о подходе к острову на обычном судне, каким является «Совет».

Что могли мы ответить? Мы привыкли ждать от льда самых неожиданных каверз, никаким расписаниям не подчиненных.

Еще задолго до получения этой телеграммы я установил систематические наблюдения за состоянием льда на восточном и юго-восточном побережье, отмечая малейшие изменения в лучшую сторону. Плохо одно — отмечать было нечего. Ежедневно ходил сам, посылал Званцева, Павлова и эскимосов, но каждый раз сведений, хоть мало-мальски утешительных, не было.

3 августа я послал Дублицкому малоутешительную телеграмму:

«… от реки Клер до бухты Сомнительной тянется узкая береговая полынья приблизительно от полутора до четырех километров ширины, наполненная пловучим мелкобитым льдом, предполагаю окончание полыньи у скалы «Большевик». За полыньей по всему видимому горизонту сплошное море льда редкими полыньями…»

В Беринговом проливе сгрудился пришедший с севера лед. Он мешал «Совету» выйти в Чукотское море. Но 16 августа «Совет» вышел на чистую воду Чукотского моря и быстро пошел к острову.

Пока «Совет» шел по чистой воде, мы часто получали с него бодрые сообщения радиста и других членов команды. Нас заверяли, что судно скоро будет у цели, несмотря на то, что я в своих телеграммах каждый раз сообщал о тяжести льда.

Остапчик просил меня готовить строительную площадку для жилого дома размером 15 на 50 метров, провести инвентаризацию имущества, подготовить приемо-сдаточную ведомость, спрашивал, можно ли рассчитывать на наши кунгасы для ускорения разгрузки. Под килем у «Совета» была чистая вода, она отгоняла мысли о предстоящих трудностях во льдах. Люди рассчитывали через пару суток ступить на остров.

На острове, в связи с бодрыми оптимистическими телеграммами с «Совета», радист которого просто сообщал: «через несколько часов рассчитываем быть на острове», началась предотъездовая кутерьма.

Работа по подготовке хозяйства к сдаче сменщикам, в основном, была проделана давно. Времени свободного имелось много, и каждый с большим рвением занялся разборкой своего личного имущества. Ко мне поочередно приходили все зимовщики, требуя ящиков для вещей. Я поручал Павлову или Старцеву разыскивать нужные ящики, но многим они не нравились.

— Чего вы жадничаете, товарищ начальник? Все равно через пару дней придет «Совет». Не все ли вам равно — в мешке вы сдадите товар или в ящике? Дайте ящик получше.

Я принужден был несколько умерить демобилизационный пыл зимовщиков и, указывая на море, говорил:

— Чего вы суетитесь зря? Смотрите, какой лед. Вы думаете, «Совет» будет прыгать по торосам наподобие блохи? Успеете еще. Найдете ящики, упакуете все.

Но зимовщиками овладел какой-то психоз скорого прихода судна. Они слушать ничего не хотели. Даже Званцев немного поддался этому настроению, хотя, правда, он не занимался укладкой «барахла».

«Совет» во льдах на подступах к о. Врангеля (1932 г.).

18 августа «Совет» вошел в лед, и скорость продвижения упала до двух миль в час. 19-го, дойдя до невзломанного пакового льда, судно остановилось в 30 милях от острова. С этого времени начались беспрерывные попытки судна, руководимого одним из наших опытнейших ледовых капитанов, пробиться к острову. Но лед был очень тяжел, и все попытки «Совета» были напрасны.

К полудню 20 августа «Совет» несколько приблизился к острову. Дублицкий сообщил, что «…до мыса «Большевик» 24 мили. Начинаются небольшие разводья, пробуем пробиваться».

Каждая такая телеграмма вселяла в нас надежды, но время безжалостно разбивало их.

Вечером 21 августа я получил от Дублицкого сообщение, исключавшее всякие надежды. Если со льдом не случится чего-либо из ряда вон выходящего, «Совету» к нам не пробиться. Вот сообщение Константина Александровича:

«Врангеля, Минееву. 21, полдень, широта 71—52, долгота 176—44. Стоим круто ломанном льду. Дрейф льда все время зюйд-вест. Пешеходная разведка до пяти километров показала: в направлении острова через два километра начинаются сплошные непроходимые массивы пака, насколько видно. Состояние гребного вала очень плохое, хронически срезает болты, крепящие фланцы вала. Это обстоятельство не позволяет давать переменных ходов, а также полного хода. Задевание гребною винта, даже небольшое, за лед также недопустимо. Вероятно, придется выбираться на восток в разреженный лед. Дублицкий».

В момент получения телеграммы я отсутствовал — ходил на вельботе к мысу Гавайи на разведку льда. Возвратился со Званцевым и эскимосами очень поздно и устал страшно. Не раздеваясь, прочел телеграмму, и тут же с Власовой обсудили положение. Мы решили остаться на четвертый год, если судно не подойдет. Иного решения не было. Бросить остров на произвол судьбы, как бы мрачно ни рисовались перспективы четвертой зимы, мы не считали возможным. После обсуждения я вызвал Павлова.

— Ивась, останешься еще на год на острове, если не придет «Совет»?

— Если ты и Варвара Феоктистовна останетесь, то я тоже остаюсь, — сказал он, прочтя телеграмму. — Но если почему-либо вы должны будете улететь с острова, то меня с семьей тоже пусть вывозят.

Остальные зимовщики меня интересовали мало. «Часть людей, — думал я, — вывезу на материк, а другим предоставлю выбор: захотят остаться — не возражаю, захотят улететь — тоже не возражаю».

Отвечать на телеграмму в тот же день, за поздним временем, я не стал. Спать улеглись с твердым решением: оставаться на острове!

Утром я засел писать ответ Дублицкому, но не успел взять перо в руки, как в дверь постучали, и в комнату вошел старший радист Шатинский. Поздоровавшись, он обратился ко мне:

— Товарищ начальник, нас интересует, намерены ли вы предпринимать что-либо в связи с телеграммой Дублицкого?

— А почему это вас так интересует? Даже придти не поленились?

В ответ на это он разразился нервной речью и раскричался так, что мне пришлось попросить его не кричать.