Дм. Хренков - Александр Гитович

Может быть, Заболоцкий не всегда понимал до конца эту молодежь, но он высоко ценил ее, всегда присматривался к ней. Недаром он охотно посещал занятия Литературного объединения молодых ленинградских поэтов.

Гитович часто рассказывал мне о Заболоцком. От него я узнал об удивительной дружбе поэта с К. Э. Циолковским, их переписке. Заболоцкий послал Циолковскому свое «Торжество земледелия», а в ответ получил несколько работ о реактивном движении. Книжки Циолковского Заболоцкий прочел залпом, и, по собственному признанию, на него «надвинулось нечто до такой степени новое и огромное, что продумать его до конца я пока не в силах: слишком воспламенена голова».

— Поэты моего поколения стали удивительно ленивыми, — говорил мне Гитович, — ленивыми не в работе над строкой, а в узнавании того, что пока лежит за границей поэзии. Запустили спутника, мы вспомнили близлежащее — Лермонтова — «И звезда с звездою говорит». Но никто или почти никто не попытался средствами поэзии проникнуть в диалектику полета и в человеческое сердце, оказавшееся на космической орбите. Николай Алексеевич себе бы этого не простил. Мозг его был ненасытен. В середине двадцатых годов появилась впервые в русском переводе «Диалектика природы» Энгельса, Заболоцкий был в числе первых ее читателей. Такой жадности нам всем нужно завидовать.

И он читал мне наизусть «Лодейникова», куски из «Метаморфоз» и особенно им любимое «Все, что было в душе».

— Ты только послушай, как он выстегал всех нас, не умеющих написать о природе так, чтобы цветок не превращался в наших книгах в мертвый чертеж.

И снова я слышал:

До конца своих дней Гитович сохранил уважение к Николаю Заболоцкому, гордился дружбой с ним и был неутомимым пропагандистом его поэзии.

А. Гитович и А. Ахматова. 1960

Более сложные отношения были у Гитовича с Анной Андреевной Ахматовой.

— Я благодарен судьбе и Литфонду за то, что они свели меня с Ахматовой, — говорил Гитович. — Недавно мы отпраздновали вот за этим самым столом двадцатилетие нашей дружбы. За два десятка лет мы неплохо узнали друг друга. Но особенно мы подружились после того, как переселились в Комарове. Я изучаю ее стихи с прилежанием школьника и настойчивостью умудренного жизнью ученого. Знаешь, мне пришла в голову мысль: у мировой поэзии всегда были отцы. Вспомним Гомера, Данте, наконец нашего Пушкина. А чувства материнства поэты не испытывали. Нам, русским поэтам, повезло. С Ахматовой русская поэзия обрела материнство.

Гитович относился к Ахматовой с безграничным уважением, но без подобострастия и всепрощения. Они были людьми разными, порой чуждыми друг другу, на многое имели собственное, нередко диаметрально противоположное мнение. Гитович очень высоко ценил стихи Ахматовой, но, воздавая ей должное как поэту, спорил с ней, не торопился соглашаться с ее доказательствами даже тогда, когда они были хорошо аргументированы. Я помню, как не раз во время разговоров о литературе на даче у Анны Андреевны Гитович вдруг срывался с места и в нарушение всех этикетов покидал общество.

— Что с тобой? — спрашивал я.

— Хочется побить посуду, выгнать всех. Понимаешь, когда мы с ней остаемся с глазу на глаз, я могу не стесняться, выкладываю все начистоту, а тут чужие люди…

Спорили они бесконечно. О поэзии. О только что написанной строке. О политике. Об оценках отдельных людей. Иногда споры были столь резки, что отношения на некоторое время прерывались. Мир чаще всего наступал сразу же после того, как кто-нибудь заканчивал либо стихотворение, либо перевод. Тогда можно было без всякой дипломатии прийти друг к другу. Даря Гитовичу одну из своих книг, Ахматова написала на ней: «В период перемирия». Они были нужны друг другу: Ахматовой — прямота Гитовича, Александру Ильичу — огромная культура и интуиция Ахматовой.

Гитович любил повторять, что Ахматовой закончится целый этап в нашей литературе, «отвалится огромная скала, которой нам долго будет не хватать». Он хотел, чтобы поэты почаще общались с Анной Андреевной. Тем друзьям, которые не забывали его в Комарове, он обещал, как подарок, встречу с Анной Андреевной. Он рассказал об этом в стихах, посвященных Б. Лихареву, заверяя, что, когда, подходя к дому, увидишь «на сквозной занавеске знаменитого профиля тень»,

Еще в довоенные годы во времена работы Объединения молодых поэтов Гитович не только сам охотно бывал у Ахматовой, но и приводил к ней своих друзей: Чивилихина, Шефнера, Лифшица…

Гости засиживались далеко за полночь.

Уже тогда Анна Андреевна выделила Гитовича.

Много позже она говорила мне:

— Дисциплина — затертое слово. Но в поэзии оно многое значит. Гитович — поэт высокой дисциплины стиха.

В записных книжках Гитовича осталось немало записей, навеянных его беседами с Анной Андреевной. Вот несколько из них:

«Я многим обязан этому знакомству. Я впервые воочию увидел верноподданного того мирового государства поэзии, которое до этого было для меня лишь смутным и дымчатым в своей нереальности.

Анна Андреевна Ахматова, а ведь она женщина, оказалась тем не менее рыцарем русской поэзии, который, в отличие от Дон-Кихота, побеждает. Ее живая жизнь есть гордость ее страны, ее языка.

Пройдут года, пройдут десятилетия, и все равно молодой человек или молоденькая девушка будут читать и повторять, любя, стихи Ахматовой, потому что в них соединяются чистота и сила русского языка и огромное душевное благородство».

Я привожу эти строки из записных книжек для того, чтобы понятней была атмосфера глубочайшего уважения, которой Гитович окружал Ахматову.

— Я хотел бы отвести от нее девяносто из ста гостей, — говорил мне Гитович. — Надо беречь не только ее время и нервы. Репутацию тоже. К ней рвутся люди, которые тут же распространяют о ней всякую чепуху. Эта чепуха перепродается за границу. Будь моя воля, я ввел бы пропуска…

У Анны Андреевны были и настоящие друзья, искренне помогавшие ей, особенно в быту, в ее деловых отношениях с редакциями и издательствами. Но далеко не со всеми она могла посоветоваться, поговорить о том, что особенно дорого автору, когда на столе у него лежит недописанная или только что законченная вещь. Вот почему она так дорожила общением с Гитовичем.