Сьюзен Зонтаг - В Америке

— И как вы себя чувствуете, молодой человек?

— Лучше не бывает!

— Нельзя же есть все, что попадается в лесу!

— Да знаем мы, — проворчал Богдан. — Но если даже кто-нибудь поступит неосторожно, у нас ведь на целую неделю есть доктор.

— На вашем месте, — сказал Хенрик, — я доверял бы врачам не больше, чем грибам. — Он повертел в руках пустой стакан. — Хотите, я расскажу вам назидательную историю о тех и о других? — Он рассмеялся. — Страшную историю.

Рышард поднял глаза от блокнота.

— Наверное, вы никогда не слышали о Шоберте. Сейчас никто не исполняет его произведений для клавесина, — Хенрик сделал паузу. — Он жил в Париже и был знаменит на всю Европу.

— Может, вы говорите о Шуберте? — уточнила Ванда.

— Не отвечайте ей, — сказал Юлиан.

— Увы, его звали Шоберт, — проговорил Хенрик.

Он встал, медленно раскурил трубку и застегнул куртку, словно бы собрался прогуляться.

— Так вы будете рассказывать или нет? — не выдержал Рышард.

— Это очень неприятная история. — Хенрик снова сел. — И зачем я только решил ее рассказать?

— Не дразните нас, Хенрик, — сказал Марына.

Хенрик выбил трубку о подошву ботинка.

— Можно ли мне промочить горло? — спросил он.

Йозефина принесла ему бутылку арака.

Хенрик сделал большой глоток.

— Смелее, — сказала Марына.

Хенрик окинул взглядом замерших в ожидании слушателей и улыбнулся.

— Так случилось, что этот человек, неподражаемый, превосходный артист, был весьма неравнодушен к грибам и как-то раз устроил загородную прогулку (кажется, в лес Сен-Жермен-ан-Ле, впрочем, неважно) вместе со своей женой, старшим из двух маленьких детей и четырьмя друзьями, среди которых был доктор. В двух каретах они приехали на опушку леса, слезли и дальше пошли пешком. Шоберт за день насобирал целую корзинку отборных, как ему показалось, грибов. Вечером компания добралась до «Марли» — трактира, в котором хорошо знали Шоберта, и он попросил приготовить обед из собранных грибов. Повар взглянул на грибы, заявил гостям, что они несъедобны, и не стал даже притрагиваться к ним. Но Шоберт велел повару сделать то, что велено. «А может, они и вправду несъедобны?» — спросил один из друзей. «Вздор!» — возразил друг, который был врачом. Раздраженные упрямством повара (хотя, разумеется, упрямством отличались они сами), грибники направились в другой трактир в Булонском лесу, главный официант которого тоже отказался готовить грибы. Заупрямившись больше прежнего, поскольку врач упорно настаивал на том, что грибы съедобны, они покинули второй трактир…

— …и устремились навстречу своей беде, — пробормотал Рышард.

— Наступила ночь, все сильно проголодались, поэтому они вернулись в Париж, в дом Шоберта. Там он дал грибы служанке и велел приготовить ужин…

— Боже, — сказала Ванда.

— …и всемером: и доктор, утверждавший, что знает все виды грибов, и служанка, которая, очевидно, попробовала их, пока готовила, и собака, которая, должно быть, попросила кусочек у служанки, — все отравились. Поскольку поддались искушению все, помощь пришла лишь к середине следующего дня, в среду, когда один из учеников Шоберта явился на урок и увидел, как они бьются в конвульсиях на паркетном полу. Им уже ничем нельзя было помочь. Первым умер пятилетний ребенок. Шоберт дожил до пятницы. Его жена умерла только в следующий понедельник. Два человека прожили еще десять дней. Из маленькой семьи Шоберта в живых остался только трехлетний ребенок, которого не взяли на вылазку и который уже спал, когда они вернулись домой.

Петр громко хихикнул.

— Иди в дом и вымой руки, — сказал Богдан.

Ребенок продолжал возиться с паровозиками.

— Ба-бах! — закричал он. — Крушение поезда!

— Петр!

— Скверная история, — сказал Якуб, стоявший у суковатого дверного косяка. — Надо было прислушаться к совету повара в первом трактире или главного официанта — во втором.

— Прислушаться к слугам? — воскликнул Рышард. — Но в те времена все считали себя выше слуг. Чудесный образец ancien régime [14] Старый режим (фр.).

— Подумать только, так доверять врачу! — сказал Хенрик.

— Подумать только, врач возомнил себя знатоком грибов! — подхватил Рышард.

— Но Шоберт так любил грибы, — сказал Богдан. — Это он во всем виноват. Он был главой семьи и сам устроил вылазку.

— А врач? — сказала Ванда. — Ведь он был человек ученый.

— Хоть я и не должен разрушать иллюзии моей жены насчет ученых людей, — высказался Юлиан, — но факт остается фактом: виноваты оба.

— Нет, ответственность целиком лежит на Шоберте, — возразила Йозефина. — Никто не смел ему перечить. Вспомните, какой он был сильной личностью. Великий музыкант, все восхищались им…

— А как вы думаете, — спросил Тадеуш у Марыны, почувствовав неловкость из-за того, что она не принимала участия в разговоре, — если бы кто-то сказал, что грибы, которые мы собрали, ядовиты, а вы хотели бы их съесть…

— Разумеется, вы бы не последовали моему примеру.

— А я бы, возможно, последовал.

— Браво! — восклинул Хенрик.

Все выжидающе посмотрели на Марыну.

— Но я не настолько упряма! — вскрикнула она. — Я бы никогда не стала есть грибы, если бы кто-то сказал, что они ядовиты. — Она помолчала. — Да за кого вы меня принимаете? (За кого они ее принимали? За свою королеву.) Ах, милые мои друзья…

Марына не хотела оставаться в деревне после начала июня, когда должны были появиться первые летние туристы. В последние часы перед отъездом мужчины накупили одеял из овечьей шерсти и шесть крепких топоров, что заменяли горцам оружие. Вернувшись в Краков, Марына навестила Стефана, бледность и худоба которого вызывали тревогу, а затем вместе с Богданом и Петром, в сопровождении Рышарда и Тадеуша, уехала в Варшаву. Там Тадеуш узнал, что ему наконец-то предложили контракт в Имперском театре, который Марына, видя, как он боится ее разочаровать, сердечно посоветовала ему принять и даже не думать присоединяться к ним. Она оказала честь Тадеушу и сопровождала его, когда он подписывал контракт, а затем задержалась для приватной беседы о своих планах с шумливым, но добродушным директором театра, который слышать ни о чем не желал и дал свое согласие только на годичный отпуск. Богдан тем временем добывал деньги для их смелого предприятия, и у приставленного к нему шпика появился новый список имен для других шпиков: это были люди, приходившие смотреть на квартиру и мебель, которые Богдан выставил на продажу.

Однако две недели спустя они поспешно возвратились в Краков к Стефану, который, давно разойдясь с женой, теперь был совершенно не в силах за собой ухаживать и переехал домой, в квартиру матери. В день их приезда, вечером, Стефан закрыл глаза, глубоко вздохнул и впал в кому. Опустившись на колени у кровати, Марына коснулась губами его лба и беззвучно заплакала. Холодное и влажное лицо на подушке было неестественно моложавым и худым — таким она впервые увидела его на сцене и не узнала любимого друга Дон Карлоса и его порочного отца; лицо необыкновенно красивого молодого человека, перед которым она преклонялась в детстве. Просто невозможно поверить, что теперь он должен умереть!