Сьюзен Зонтаг - В Америке

Когда Марына наотрез отказалась вносить в программу ряд дополнительных, «искупительных» представлений «Ист-Линн» в Огайо и Индиане, Уорнок, надеясь отвлечь публику, объявил, что мадам Заленска потеряла «крест и тиару с бриллиантами стоимостью сорок тысяч долларов». Он тут же телеграфировал лучшему парижскому ювелиру, и курьер, который везет еще более дорогой бриллиантовый крест и тиару, уже сел на ближайший пароход в Шербуре, но пока это сокровище не достигло Индианы, он, Гарри Г. Уорнок, не ручался за настроение звезды. Марына возражала, говорила, что он делает из нее посмешище. «Вовсе нет, — объяснял Уорнок, — американская публика готова к тому, что знаменитая актриса расстается со своими драгоценностями как минимум раз в год».

— Только с фальшивыми драгоценностями? Или с настоящими тоже?

— Мадам Марина, — нетерпеливо фыркнул он, — звезды всегда очень беспечно относятся к своим ценностям.

— Кто вам сказал такую чушь, мистер Уорнок?

— Это было доказано двадцать лет назад Барнумом…

— Ну, конечно, — наигранно вздохнула Марына. — Слыхала я о вашем Барнуме.

— …когда он привозил Дженни Линд. Этот «Шведский соловей», как ее окрестил Ф. Т., и к тому же подлинный гений, три раза терял все свои драгоценности во время турне.

И Уорнок оказался прав. После того как он обнародовал историю с драгоценностями, на представлениях «Камиллы» всегда был аншлаг.

Но случались и казусы: после семи вызовов на сцену, которыми завершилась торопливая «Камилла» в Музыкальной академии в Форт-Уэйне, тучный мужчина в пожелтевшем парике набекрень проложил себе дорогу в толпе поклонников, осыпавших ее подарками в артистическом фойе (ей уже всучили бронзовую статуэтку Гайаваты, сборник речей Улисса С. Гранта и музыкальную шкатулку, которую поставили на соседний столик и несколько раз подряд завели «Карнавал в Венеции»), и настоял на том, чтобы Марына приняла в дар его любимого, толстого, одышливого мопса цвета шампанского.

— Это не драгоценности, мадам Зе, но он развеселит вас, это уж точно.

— Я назову его Опсом, — сказал Марына, и все улыбнулись. В тот вечер она чувствовала себя уставшей, даже раздраженной.

— Прош прощ? — переспросил поклонник.

Марыне, которая любила только больших собак, причем со здоровой дыхательной системой, неожиданно пришлось пообещать Уорноку, что она оставит Опса у себя. Еще один афоризм Уорнока: «Все знаменитые актрисы заводят собачонок», — и в этом отношении он был непреклонен. Но мисс Коллингридж, которая должна была ухаживать за животным, разрешили переименовать Опса в Индиану.

В Джексонвилле Марыне преподнесли пару зеленых детенышей аллигатора.

— А этих оставлять необязательно, — сказал Уорнок. Мисс Коллингридж уже нашла для них большую клетку и с удовольствием сыпала в их открытые пасти целые банки насекомых и улиток, а также кровянистые кусочки сырой говядины.

— А я оставлю, — сказала Марына. — Я уже дала им польские клички. Это — Кася. А ее дружок — Клеменс. Мисс Коллингридж уверяет, что они очень славные создания и что их маленькие беленькие зубки еще не острые и не опасные.

— Вы издеваетесь надо мной, мадам Марина!

— Как вы могли такое подумать? Вы разве не слышали, что у Сары Бернар есть львенок, гепард, попугай и обезьянка?

— Сара Бернар — французская актриса, мадам Марина. А вы — американская.

— Верно, мистер Уорнок. Я бы сказала, отчасти верно. Но не будь я обречена жить в вагоне, то уже давно приобрела бы…

— Ладно, — сказал Уорнок. — Оставьте себе аллигаторов.

Когда Уорнок велел ей сфотографироваться с Касей и Клеменсом и заявил репортерам, что аллигаторов мадам Заленской подарили в Новом Орлеане, Марыне, которая сама любила приврать для пользы дела, стало любопытно, почему он так сказал.

— Потому что «Новый Орлеан» звучит лучше «Джексонвилля».

— Лучше? В каком смысле, мистер Уорнок?

— Романтичнее. По-заграничному.

— А для Америки это хорошо? Не сердитесь на меня. Я просто хочу понять.

— Иногда — да, иногда — нет.

— Ну, разумеется. А потом вы расскажете, что в Новом Орлеане ко мне привели девяносточетырехлетнюю ворожею-креолку, чтобы она сняла злые чары, которые увидела у меня над головой. И что я рассмеялась над предсказанием старухи. Но когда кусок свинцовой трубы упал с колосников и пролетел в каком-то дюйме от меня во время овации на «Ромео и Джульетте» в Нэшвилле, я решила, что мне будет спокойнее рядом с этими злобными тварями.

— В самую точку! — воскликнул Уорнок. — Я вижу, сударыня, вы поняли… все.

— Мистер Уорнок, я всегда все понимала. Но не соглашалась. В этом-то и дело.

Перед «Как вам это понравится» в оперном театре «Шульц» в Зэйнсвилле, Огайо, публике была предложена лекция «Шекспир и комическое», которую прочел профессор Стил Крейвен. В оперном театре «Догени» в Каунсил-Блаффс, Айова, ее «Джульетте» предшествовала эстрадная программа на авансцене шириной двадцать футов (чревовещатель, моноциклист, танцующие собачки). В оперном театре «Чаттертон» в Спрингфилде, Иллинойс, перед «Фру-Фру» исполнялся двадцатиминутный музыкальный номер «Элиза убегает по льду». В Музыкальной академии Оуэна в Чарльстоне, Южная Каролина, «Адриенна» последовала за «Попурри из коротких пьес Беллини, Мейербера и Вагнера». В оперном театре «Пиллот» в Хьюстоне публику подготовил к «Ист-Линн» конферансье Тадеуш — «но я отзываюсь также на Тадпола» [97] Tadpole — головастик (англ.). — Мёрч. Стоя за кулисами, Марына слышала, как он входит в раж:

— Тадпол — это потому что я был совсем крошкой в детстве. А Мёрч — потому что мой папа был Мёрчем. Дудльболлом Мёрчем. Его называли Дудльболлом потому…

Богдан взорвался. Или Уорнок сделает так, чтобы никто — никогда — не выступал перед «Заленской и труппой», или мадам расторгнет контракт на оставшуюся часть турне.

Одно из преимуществ уютной двойственности брака: поскольку Богдан выразил ужас и возмущение самой Марыны, она получила право на другой, более снисходительный тон:

— Чего же ты хотел, дорогой? Это же Америка. Зрители должны быть уверены, что их развлекают. Но этим вахлакам нравится и то, что предлагаю я.

В оперном театре «Минг» в Хелене, Монтана, миссис Обертина Вудворд Де Кей сыграла в честь Марыны шопеновскую мазурку, оп. 7, № 1, и полонез ля-бемоль-мажор, затем подняли занавес для «Камиллы» в исполнении «Заленской и труппы», а после дали банкет для всей труппы в особняке Де Кей. Все это было так наивно и делалось из самых лучших побуждений. «Моя европейская привередливость тает на глазах, — подумала Марына. — Мне понравилось угождать».

Ее репертуар теперь включал в себя еще три шекспировские роли, которые она играла в Польше: Виола в «Двенадцатой ночи», Беатриче в «Много шума из ничего» (она любила истории о неравных или соревнующихся парах, где в конце все становилось на свои места) и Гермиону в «Зимней сказке», в которой Питер мог играть маленькую роль несчастливого сына Гермионы — Мамиллия. Она знала, что Питер должен поступить в пансион, но никак не могла с ним расстаться. Однако Богдана пришлось отпустить.