Лев Павлищев - Мой дядя – Пушкин. Из семейной хроники

Дядя Лев, страстный курильщик, чувствовал себя несовсем поэтому ловко в присутствии матери, когда должен был, по ее желанию, засиживаться у нее в гостиной. Сергей же Львович, до кончины Надежды Осиповны, курил секретно.

«…Наташа, – пишет между прочим бабка от 25 апреля, – уехала более недели в Москву с обоими детьми. Александр хотя и решился ее отпустить, что сделал скрепя сердце (се qu’il a fait a contre-coeur), но признался, что при разлуке с семейством не мог удержаться от слез и что его осаждают черные мысли (il m’a dit qu’il est obsede par des idees noires). Я ему отвечала, что это пустые причуды, но едва ли его утешила. (J’avais beau dire que ce sont des lubies, mais je mets en doute l’efcacite de mes consolations.) Впрочем, у нас на праздниках он был почти весел. Заутреню и обедню (les matines et la messe de minu-it) я слушала в Конюшенной церкви [175] . Во второй день праздника, кроме Леона, – он живет у нас, – мы увидели в скромном нашем жилище Александра. Он привел Соболевского, и mylord qu’importe смеялся, по своему обыкновению, над половиной вселенной (selon ses habitudes, mylord qu’importe n’a pas manque de tourner en ridicule la moitie de l’univers)…»

«Совершеннолетие наследника, – пишет от того же числа Сергей Львович, – отпраздновали самым торжественным образом. Много больших наград. Александр мне объявил, а Плетнев подтвердил, что Жуковский (я на него сердит – не кажет уже давно к нам носа) получил пожизненную аренду в три тысячи рублей серебром, что составляет более десяти тысяч. Конечно, Жуковский остался очень доволен. Зато мы нашими денежными обстоятельствами, не скрою от тебя, милая Оля, как нельзя больше недовольны. Не знаю, как обернуться. Долг за имение внесу, но что же будет дальше? Посоветуюсь с Александром, пока он еще не уехал. К кому же мне обратиться, как не к нему?»

И действительно, материальное положение стариков было весьма плохо. Об этом, а также и о своей незавидной обстановке отец мой писал своей матери, Луизе Матвеевне (на французском языке), 19 апреля 1834 года следующее:

«Получая весьма скудное жалованье, я, как вам известно, не мог жить больше в Петербурге. Отказавшись от света, я должен был оставить Петербург и искать другого места, чтобы содержать себя жалованьем и не делать долгов. Случай забросил меня в Варшаву. Жалованье мое, правда, увеличилось, но житье здесь несравненно дороже. Довольно сказать, что обыкновенные цены на провизию гораздо выше тех, какие у вас были в Екатеринославе в голодное время. Три четверти моего жалованья идут на стол, на содержание вольных людей (ибо, кроме лакея и горничной, у меня нет крепостных) и на содержание дома. Остальной четверти едва достаточно для одежды и непредвиденных расходов. Круг знакомства нашего хотя и тесен, но жене необходимо бывать в доме светлейших, а от частых приглашений княгини Елизаветы Алексеевны отказаться просто невозможно.

Должность, мною занимаемая, такого рода, что я должен иногда бывать там, где совсем не хочется, и держать пару лошадей, которых давно бы продал. Словом, жалованья мало, а долгов боюсь хуже огня. Случилось мне раза два быть представленным к награде: вместо чинов и крестов взял деньги; и вперед сделаю то же. Вот я бы и за выслугу лет отказался от чина, но делать нечего – дали, и я должен внести за повышение месячное жалованье, т. е. оставаться целый месяц без гроша. Такие случаи бывают нередки; к тому же всякий неожиданный расход, как, например, плата докторам – что уже несколько раз здесь случалось, – уничтожает вдруг все расчеты и запасные деньги. Скоро буду отцом, а для ребенка надо и то, и другое, плохо очень, очень плохо! Старики Пушкины, не знаю, помогут ли нам. Имение их, по числу душ (около тысячи двухсот) хотя и значительное, расстроено донельзя: участь его зависит от распоряжений шурина моего Александра Сергеевича, вступившего в управление оным. Авось поставит в рамки управляющего… (peut etre mettra-t’il en registre le nouvel intendant…) С начала моей женитьбы тесть обещал давать по четыре тысячи в год, но первые два года дал только по две тысячи, в следующие меньше, а в последний почти ровно ничего.

Родители жены приглашают ее к себе в августе в Михайловское; она изъявила согласие и написала им об этом. Поедет вместе с Александром Сергеевичем – он хочет навестить нас в Варшаве, – а на худой конец тронется отсюда одна, так как ни за что в этом году не могу отлучиться».

До отъезда деда и бабки в Михайловское Александр Сергеевич посещал их довольно часто.

«Александр, – пишет бабка от 9 мая, – у нас почти всякий день, да и не мудрено: с кем отведет душу, а с нами говорит нараспашку. Без жены и детей ему тоска в огромной, пустой квартире. Очень просит тебя писать ему на Пантелеймонскую, в дом Оливье; уверяет, что твои строки прочтет с наслаждением и умилением. Хотел писать твоему мужу деловое письмо, но не знаю, напишет ли? По утрам очень занят и жалуется на тяжелый труд и беспокойства всякого рода (il a beaucoup de tracas de toute sorte). После работы, перед тем, чтобы отобедать у Дюмэ с бородачом Соболевским, Александр ходит отдыхать в Летний сад, где и прогуливается со своей Эрминией. Такое постоянство молодой особы выдержит всякие испытания, и твой брат в этом отношении очень смешон».

Фамилия этой особы мне неизвестна. О прогулках же в Летний сад и свиданиях с Соболевским дядя Александр пишет Наталье Николаевне от 11 июня: «…Нашла, за что браниться! За Летний сад и за Соболевского! Да ведь Летний сад мой огород. Я, вставши от сна, иду туда в халате и туфлях. После обеда сплю в нем, читаю и пишу. А Соболевский? Соболевский сам по себе, а я сам по себе. Он спекуляции творит свои, а я свои. Моя спекуляция – удрать к тебе в деревню…»

«Жена Александра, – продолжает бабка, – нам сообщает о своем свидании «со святым семейством», – нашими родными Сонцовыми. И твоя тетка, и твой дядя, и твои кузины приняли Наташу и ее сестер как благословенный хлеб (elle les ont recxies comme du pain beni); а Наташа была на двух балах с сестрами – у княгини Голицыной и в собрании, где много танцевала. Александр, прочитав это место ее письма, сделал свою гримасу, когда чем-нибудь недоволен, подергивая губами, и сказал: «Опять за прежнее, ну да Бог с ней!»

От него теперь зависит наш отъезд в Михайловское. Все к отъезду готово, кроме денег, которые Александр обещал доставить нам на дорогу, о чем и переписывается с управляющим; если же ему не удастся получить денег из Болдина через неделю, то постарается снабдить нас ожидаемой суммой за свои труды, но времени определить не может. Между тем весна здесь вступила совершенно в свои права. Деревья, правда, еще не оделись зеленью, нет и моих любимых желтеньких цветочков на изумрудной травке, но природа дышит воскресением. Жду не дождусь минуты, когда Александр скажет: «Поезжайте в Михайловское, и Бог с вами!» (Partez pour Михайловское и que le bon Dieu Vous benisse.)