Вениамин Богуславский - Этьенн Бонно де Кондильяк

Говоря о том, что и в прошлом, на протяжении всей истории, и в настоящее время умами людей владеют предрассудки и заблуждения, Кондильяк именно в этих предрассудках и заблуждениях видит основную причину всех бедствий, от которых страдает человеческое общество. Все эти заблуждения, согласно философу, имеют одно и то же происхождение, все они равным образом следствие привычки пользоваться словами до того, как было определено их значение, или даже до того, как возникла потребность в их определении. Своевременное и точное определение значения слов объявляется Кондильяком чудодейственным оружием, сметающим все препятствия на пути к счастью человечества. Средством же, способным разрешить все политические, социальные, этические и иные проблемы, заставляющие глубоко страдать людей, Кондильяк, как и все «философы», считает просвещение, разрушающее предрассудки и вооружающее людей знаниями.

Особенно ярко идеалистический характер взгляда «философов» на общественную жизнь проявляется в их теории о просвещенном государе. «Хорошая книга, тронувшая сердце великого государя, — писал Гольбах, — может стать могущественной причиной, которая с необходимостью повлияет на поведение целого народа и счастье известной части человечества» (5, 235). Кондильяк тоже был убежден, что просвещенность монарха, его умение следовать советам ученых и специалистов имеют решающее значение для обеспечения благоденствия страны. В этом отношении он разделяет позицию всех просветителей.

Следует отметить, однако, что, хотя на философии Кондильяка (как и других просветителей) лежит печать метафизического образа мышления, им были высказаны и диалектические мысли, вовсе не характерные для века Просвещения. Так, критикуя теорию предустановленной гармонии Лейбница, Кондильяк пишет, что она означает предопределенность каждого нашего поступка и уподобляет человека автомату, все действия которого однозначно запрограммированы изготовившим его мастером. Кондильяк отвергает эту точку зрения. Пока мы следуем лишь привычкам, пишет он, мы хотя и поступаем не против своего желания, но не выбираем своего образа действий, а лишь покоряемся обстоятельствам. Здесь нет свободы. Свобода имеет место лишь там, где налицо способность поступать так, как ты не поступаешь, и не поступать так, как ты поступаешь, т. е. там, где имеет место обдумывание, взвешивание последствий поступков и выбор того образа действий, который признается в результате такого взвешивания лучше всего ведущим к намеченной цели. Это вовсе не значит, что свобода представляет собой ничем не обусловленный произвол: «…свобода вовсе не заключается в решениях, независимых от воздействия предметов на нас и от всякого влияния приобретенных нами знаний. Мы неизбежно зависим от предметов в силу беспокойства, вызываемого их отсутствием, ибо мы обладаем потребностями; мы неизбежно руководствуемся своим опытом при выборе того, что может быть нам полезным…» (16, 2 , 374).

Свобода заключается в способности добиться своего даже вопреки противодействующим обстоятельствам, внутренним и внешним. Корабль, управляемый невеждой, — игрушка волн. Искусный же кормчий, обладающий необходимым опытом и знаниями, заставляет корабль двигаться желаемым курсом даже тогда, когда ветер этому противодействует. Не зная, чего нам опасаться и что нам благоприятствует, мы всецело во власти обстоятельств и обуревающих нас страстей. Уроки же опыта, знания, им доставляемые, позволяют нам покорять обстоятельства, подавлять свои страсти, добиваться желаемого и приобретать свободу.

Даже статуя, лишенная речи и общения с себе подобными, обладает свободой в той мере, в какой она обладает опытом и знаниями. «…Знания мало-помалу освобождают ее от цепей рабства, к которым, казалось, ее первоначально приковали ее потребности» (там же, 373). Дело в том, что свобода всегда имеется в той или иной степени, зависящей от объема и глубины наших знаний. С ростом объема и точности знаний увеличивается возможность правильно предвидеть последствия наших поступков и, следовательно, растут масштабы нашей свободы. Но она никогда не бывает безграничной, абсолютной. Не только потому, что знания, как бы обширны они ни были, ограниченны, но и потому, что мы никогда не можем полностью освободиться от власти обстоятельств — внутренних и внешних. При сильной буре руль перестает повиноваться руке кормчего, а «бурные страсти способны отнять у нас эту власть над собой» (там же, 374).

Высказывая эти мысли, существенно поднимающиеся над уровнем философии его века, Кондильяк прокладывает путь немецкой классической философии, одним из важнейших достижений которой был диалектический подход к решению вопроса о соотношении свободы и необходимости.

философии Кондильяка много противоречий. В ней своеобразно сочетаются требования держаться только фактов, только опыта и построение умозрительных «мысленных экспериментов»; резкая критика «духа систем» и попытка построить собственную истинную систему; нападки на материализм и лежащая в основе важнейших построений философа материалистическая позиция; повторяемый постоянно номиналистический тезис, что объективно существует лишь единичное, и обстоятельное разъяснение того, что общее в нашем знании выражает общее и в самой реальной действительности; утверждения, несущие на себе печать агностицизма, и проникнутое гносеологическим оптимизмом убеждение в познавательном могуществе человечества, в его способности постичь любые отношения, связи, законы объективного мира; идеалистический в целом подход к общественной жизни и понимание огромной роли природных и социальных факторов в формировании духовного облика общества; рассуждения о статуе, представляющие собой крайнюю степень абстрактности и созерцательности в трактовке человека, и многочисленные высказывания о решающей роли практической деятельности людей и в процессе приобретения ими знаний, и в процессе проверки истинности этих знаний; метафизическое в целом мировоззрение и настойчивое стремление рассматривать каждый исследуемый объект в его возникновении и в процессе его изменения и развития. Но, пожалуй, больше всего оригинальность Кондильяка как мыслителя проявилась в присущем лишь ему своеобразном сочетании эмпиристской, сенсуалистской гносеологической позиции с тем ценным, что он нашел и усвоил в учениях великих рационалистов XVII в.

Для оценки современными буржуазными историками философии места Кондильяка в происходившей в XVIII в. борьбе идей характерна книга Д. Морне «Интеллектуальные истоки французской революции» (55). Перечислив здесь 408 философских произведений, опубликованных с 1715 по 1787 г. и сыгравших определенную роль в идейной подготовке революции, автор не упоминает ни одной работы Кондильяка. Такое игнорирование значения творчества Кондильяка представляет собой искажение истории развития мысли. В противоположность этому советские исследователи выявляют тот большой вклад, который внес мыслитель в философию, подготовившую умы французов к революции 1789 г. Философия Кондильяка, как верно указывает И. С. Нарский, «сыграла в свое время значительную прогрессивную роль» (22, 233). Этот философ «принес большую пользу развитию материализма во Франции, — подчеркивает Е. П. Ситковский, — и, несомненно, по этой причине вошел в историю материализма» (26, 16).