Эрнст Юнгер - Излучения (февраль 1941 — апрель 1945)

Кавказский сюжет дневников, имеющих для русского читателя наибольшую ценность и материал которых позволяет посмотреть принципиально иным взглядом на некоторые аспекты нашей недавней истории в один из ее наиболее трагичных и вместе с тем величественных моментов, фактически является доныне не известным ни специалистам, ни тем более широкому читателю. Европейского же читателя вообще, видимо, он оставил безразличным. Впервые заметки были опубликованы в 1949 г. Таков состав второго тома собрания сочинений Юнгера и первого тома «Излучений».

Третий том собрания сочинений образует комплект дневников, получивших названия «Второй Парижский дневник», «Кирххорстские листки» и «Хижина в Вайнберге. Годы оккупации». Общее название комплекта — «Излучения II». Первые два дневника, входящие в состав русского издания, были опубликованы в 1949 г. в упомянутом тюбингенском издании «Излучений». В 1963 г., дополнив дневники военного периода тетрадью «Годы оккупации», Юнгер издает «Излучения» в двух томах. Автор продолжает сохранять стандартную временною последовательность записей.

После короткого отдыха в Кирххорсте, после возвращения из России в феврале 1943 г. Юнгер снова на прежней службе в Париже, которую он продолжает вплоть до принудительного увольнения из вермахта в 1944 г. Именно события этого периода и составляют содержание «Второго Парижского дневника». В нем содержатся важные сведения, касающиеся вызревания антигитлеровского заговора, хотя по необходимости они преподнесены весьма завуалированно. Да Юнгер никогда и не рассматривал свои заметки как летопись событий, где значение имеют точность и скрупулезность фиксации происходящего. В этом случае, имея историческую ценность, они бы полностью утеряли свое художественное значение. Его дневники в опубликованном виде весьма селективны. Каждое событие или любой факт, даже если они не вплетены в контекст сложных рефлексий, аллюзий и отвлеченно-методических аналогий, всегда насыщены смыслом и в высшей степени символистичны. Если чего и нет в заметках, так это непринужденной экспрессивности и следования капризам памяти. Внимательный читатель сразу усваивает эту истину и непроизвольно входит в состояние интеллектуальной настороженности. К этому присоединяется еще одно свойство — минимальная доза интимности. В дневниках почти нет ничего, что бы могло интриговать читателя, нацеленного на ознакомление с сокровенной стороной жизни знаменитости, или шокировать его неожиданными признаниями, характеристиками, оценками и всем тем, чем обычно дневники и притягательны. Они рассчитаны на совсем иного читателя, интересы которого помещены значительно выше обыденных ориентаций, и им соответствуют такие же интеллектуальные притязания.

Юнгер явно демонстрирует безразличие к читательскому успеху, целиком поглощенный усилиями адаптировать в слове то, что проступает сквозь зримые формы реальности, ускользая от однозначности восприятия. Но есть места, в которых личный элемент начинает проявляться сквозь усложненную структуру интеллигибельных метафор. В «Кавказских заметках» это прежде всего записи, вызванные смертью отца, которого Юнгер застал уже в гробу, а во «Втором Парижском дневнике» и «Кирххорстских листках» это заметки, связанные с арестом, осуждением и гибелью любимого сына Эрнста. Молодой человек, призванный на морскую службу, был осужден по обвинению в создании «кружка сопротивления», чья деятельность сводилась к разговорам о «положении вещей», в наказание выслан на «фронтовые испытания» и погиб в Италии в Каррарских горах. Весть о смерти сына Юнгер получил спустя полтора месяца после его гибели — 11 января 1945 г. «Смерть сына стала одной из дат, одной из главных и поворотных точек в моей жизни. Вещи, мысли, поступки прежде нее и после совершенно различаются», — замечает он спустя несколько дней.

Пребывание в Париже после кавказской командировки отмечено в дневниках нарастающей экспрессией суждений. Они стимулировались общим ухудшением ситуации во всех сферах, в частности во внутреннем положении страны, где под гнетом трудностей нарастали ропот и уныние, а также безнадежностью военно-политической ситуации. В высших военных кругах в Париже вызрела военная оппозиция, постепенно обдумывавшая средства устранения Гитлера. Юнгер входит в узкий круг лиц, в котором осторожно, но все же вполне определенно обсуждаются все эти вопросы. Его собеседниками являлись командующий оккупационной армией генерал пехоты Генрих фон Штюльпнагель, генерал-лейтенант, начальник Генерального штаба оккупационной армии Ганс Шпейдель и другие видные генералы и офицеры. Известны контакты Э. Юнгера с фельдмаршалом Роммелем. Но Юнгер уклоняется от активного участия в заговоре. Его влияние, скорее, умственное. Еще в начале 1941 г., как свидетельствуют дневники, он делает первый набросок трактата-воззвания «Мир. Слово к молодежи Европы и к молодежи всего света», затем, однако, уничтоженный. Но по мере того как ситуация в Германии ухудшалась, нарастали и пессимистические настроения Юнгера. Его «пораженческие» взгляды не были ни для кого секретом.

По возвращении с Кавказа он снова берется за изложение своих взглядов на войну и будущее Европы. В октябре 1943 г. воззвание было готово и подпольно, в гектографированном виде стало распространяться в Париже и кое-где в Германии. Существует свидетельство о том, что оно было прочитано Роммелем и в какой-то мере повлияло на его решение примкнуть к противникам режима. Записи, сделанные Юнгером на второй день после неудачного покушения, свидетельствуют, что он не видел смысла в заговоре. «Вчера стало известно о покушении… По всему видать, что это дело приведет к чудовищной резне… Становится все труднее сохранять маску; так, сегодня утром неожиданно вступил я в спор с одним сослуживцем, который обозвал случившееся „неслыханным свинством“. При всем том, что издавна был убежден, что посредством заговора немногое изменится, но прежде всего — ничего не улучшится» (запись от 21 июля 1944 г.). Доказательство правоты, однако, радовать не могло.

В служебном положении Юнгера происходят между тем изменения, вызванные резким ухудшением военной ситуации, и в августе, после упразднения штаба военного командования, он покидает Париж, Странно, что как назначение в Париж — столицу культуры, в которую он стремился, так и вынужденное оставление его не отражены в дневнике никакими особыми эмоциональными цезурами. В конце октября следует отставка, к тому же над головой Юнгера нависла угроза фашистского судилища. Факт его прямого общения с главарями заговора, и в первую очередь с Цезарем Хофаккером и графом Шуленбургом, был очевиден. Можно отнести к аристократической гордости Юнгера то, что он не драматизировал ситуацию, он коснулся ее вскользь, намеками. В 1986 г. был обнаружен документ, представляющий собой письмо президента «Народной судебной палаты» Роланда Фрайслера, возглавлявшего суд над заговорщиками, начальнику партийной канцелярии Гитлера Мартину Борману. Оно касается причастности к заговору Юнгера. Фрейслер сообщает, что, повинуясь указанию фюрера, переданному ему лично по телефону, он прекратил следствие в отношении писателя. Причем дело Юнгера, с которым пожелал лично ознакомиться Гитлер, составило три тома. Решение фюрера состоялось 1 декабря 1944 г. Выше уже приводились высказываемые соображения, которые якобы определили позицию Гитлера. В них мало достоверности, учитывая, например, что он казнил знаменитых военачальников и расправился с офицерской элитой вермахта.