Николай Петраков - Пушкин целился в царя. Царь, поэт и Натали

Как видим, Пушкин больше всего боялся быть скомпрометированным через поведение жены, стать объектом сплетен, молвы. Поэтому он так подчеркнуто говорит о достойном поведении, о сохранении уважения со стороны светского общества; опасается не столько самой измены, сколько провинциализма супруги («пахнет московскою барышнею»). Стать мишенью для сплетен – вот что больше всего страшит Пушкина.

Еще что необходимо отметить – это супружескую занудливость Пушкина. Целый месяц (с 11 октября по 6 ноября 1833 г.) он из письма в письмо долбит одно и то же. Затем мчится в Петербург, и 20 ноября он уже там. Можете представить, что стало главной темой его «устных бесед» с супругой, если даже в эпистолярном жанре поэт не стеснялся нецензурных выражений.

На фоне этих настроений Пушкин начинает нарушать правила придворных игр. Под разными предлогами ограничивает посещение балов, ехидничает, что заставил царя, как последнего потерявшего голову офицеришку, мотаться под окнами собственной квартиры, всерьез строит планы об окончательном отъезде из Петербурга в деревню, пишет злые эпиграммы на любимчиков царя. Неблагодарного Пушкина пора как следует проучить, поставить на место. И камер-юнкерство только цветочки! Ягодки впереди.

Напомним читателю, что в начале 1834 г. господин Дантес никак не фигурирует ни в высшем свете, ни в пушкиниане, а вот личный конфликт между Пушкиным и Николаем I достиг высокой степени остроты и взаимной неприязни. Вот, к примеру, дневниковые комментарии Пушкина к балу в Аничковом, где его Натали впервые официально была представлена ко двору как жена камер-юнкера.

«В прошедший вторник зван я был в Аничков. Приехал в мундире. Мне сказали, что гости во фраках. Я уехал, оставив Н.Н., и, переодевшись, отправился на вечер к С. В. Салтыкову. Государь был недоволен и несколько раз принимался говорить обо мне: мог бы побеспокоиться, поехать надеть фрак и потом опять приехать. Покорите его». Из этого же дневника мы узнаем, что на балу у Трубецких царь заметил с иронией Наталье Николаевне: «Почему ваш муж прошлый раз не был, из-за сапог или из-за пуговиц?» Идет заочная пикировка между поэтом и царем. Пушкин делает вид, что не знаком с придворным этикетом и все время одевается невпопад. Не может же он напрямую сказать, что ему противно видеть Николая в кадрили со своей супругой. Николай Павлович в свою очередь язвит по поводу якобы отсутствия у поэта элементарного светского воспитания. А кто же передает Пушкину колкости императора в его адрес? Да совершенно ясно – «наивная» и «чистосердечная» Наталья Николаевна. Многие гадости, согласно этикету, императору не должно говорить в глаза подданным. А через жену этого подданного в легкой фривольной беседе с ней вполне допустимо. И Натали с энтузиазмом играет эту роль под флагом: «Я ничего не скрываю от своего мужа».

В этом ракурсе совсем по новому звучат слова умудренной в перипетиях светской жизни Долли Фикельмон: «В это время Пушкин совершал большую ошибку, предоставив своей молодой и слишком красивой жене одной выезжать в общество. Она рассказывала ему все . большое, ужасное неблагоразумие». Пересказывать мужу уничижительные реплики императора в его адрес – занятие двусмысленное. С одной стороны, жена выступает в роли добросовестного осведомителя собственного мужа. С другой стороны – осведомителем манипулируют: ему говорят ровно столько, сколько должен узнать Пушкин, и даже подчеркивают: «Покорите его». Двойным агентом не всегда становятся по собственной воле; иногда в двойного агента превращают сознательно.

Вообще говоря, в функции двойного агента входит передача информации (или дезинформации) в обе стороны. И здесь ничего нет противоестественного. Например, сидя за ужином после танцев в Аничковом рядом с Натальей Николаевной, Николай Павлович спрашивает: «А что ваш супруг пишет вам, как его настроение, чем он сейчас обеспокоен». Трудно представить себе, что Н.Н. будет молчать как рыба или на ходу придумывать нечто несусветное, выкручиваться и врать, врать, врать. Тем более ей не понятно, а что собственно врать, а где можно говорить все как есть. Скорее всего Натали, как любой человек (и не только женщина), оказавшийся на ее месте, более или менее чистосердечно перескажет последнее письмо от супруга. Уверен, что многие пушкинисты твердо заявят: этого не может быть, потому что не может быть никогда. Тогда объясните непредвзятым читателям следующие факты.

10 мая 1834 г. Пушкин записывает в дневнике: «Несколько дней тому назад получил я от Жуковского записочку из Царского Села. Он уведомил меня, что какое-то письмо мое ходит по городу и что государь об нем ему говорил. Г. неугодно было, что о своем камер-юнкерстве отзывался я не с умилением и благодарностью. Но я могу быть подданным, даже рабом, – но холопом и шутом не буду и у Царя Небесного. Однако, какая глубокая безнравственность в привычках нашего правительства! Полиция распечатывает письма мужа к жене и приносит их читать к царю (человеку благовоспитанному и честному), и царь не стыдится в том признаться – и давать ход интриге, достойной Видока и Булгарина! Что не говори, мудрено быть самодержавным!»

Как видим, Пушкин просто кипит от возмущения. Его унизили. Причем унизили вдвойне: вскрывают не вообще всю переписку, а именно его письма к жене, вторгаются в интимную жизнь. Какие, в конце концов, антигосударственные мысли могут быть в семейной переписке? Максимум что может быть сказано о личной приязни или неприязни к сильным мира сего. Очевидно, именно это и интересует царя. Отсюда и пушкинский гнев на него. 10 мая 1834 г. Пушкин уверен безоговорочно, что его письма вскрываются полицией. Но что-то происходит между 10 и 18 мая 1834 г. У Пушкина появляется какая-то информация, обескураживающая его до шокового состояния. Иначе чем объяснить содержание его письма, отправленного жене 18 мая: «Я тебе не писал, потому что был зол – не на тебя, на других. Одно из моих писем попалось полиции и так далее. Смотри, женка: надеюсь, что ты моих писем списывать никому не дашь: если почта распечатала письмо мужа к жене, так это ее дело, и тут одно неприятно: тайна семейственных отношений, проникнутая скверным и бесчестным образом; но если ты виновата, так это мне было бы больно. Никто не должен знать, что может происходить между нами; никто не должен быть принят в нашу спальню. Без тайны нет семейственной жизни. Я пишу тебе не для печати; а тебе нечего публику принимать в наперсники. Но знаю, что этого быть не может; а свинство уже давно меня ни в ком не удивляет».

Монолог потрясающ по своему психологическому накалу. Он обрамлен заверениями, что автор «не зол» на свою жену, что он не верит в возможность неблаговидных поступков с ее стороны. Но сердцевина текста – прямое обвинение жены в передаче подробностей переписки с мужем и вообще различных сторон семейной жизни третьим лицам (лицу). Пушкин пытается сдерживаться, быть непременно ласковым к дорогой женушке. Но слова «виновата», «мне больно», «публика – твои наперсники» прорываются и говорят о серьезности подозрений поэта. И, похоже, эти подозрения не связаны только с письмами, содержание которых странным образом становится известным царю (ведь Н.Н. в это время находилась в Москве и в Полотняном заводе), а с более широким кругом сведений, дошедших до Пушкина.