Юрий Стрехнин - Избранное в двух томах. Том II

В ту минуту мне, насколько помню, вначале не стало страшно. Страх в таких случаях на фронте приходит потом, когда осмыслишь происшедшее и представишь, что пришел и твой час. А пока занят делом — и осмыслять некогда: дело-то прежде всего. Поэтому первой мыслью, когда я увидел убитого, было: а с кем мне теперь надо встретиться вместо погибшего, чтобы выполнить данное мне поручение?

Да, приди я к погребу несколькими минутами раньше… Весьма возможно, тогда не было бы этих моих воспоминаний.

…Ясная, даже жаркая погода снова сменилась пасмурной. Идет дождь. Идет почти непрерывно. Небо — серое, без каких-либо прояснений. Наш «ручник» на столбе висит без дела, никто не бросается к нему: немецкие самолеты не летают. Противник не ведет никакого обстрела — и, как можно предполагать, не только потому, что в такой туманной серости трудно разглядеть ориентиры для стрельбы. Немцы, возможно, берегут боеприпасы и моторесурсы для другого случая: на остальных участках фронта дуги, это нам известно не только из сводок Совинформбюро, а с некоторым опережением этого источника и по «солдатскому телеграфу», наши усилили наступление, с севера и с юга уже близко подходят к Орлу. Наверное, и нам предстоит наступать — неспроста же пришла и встала рядом с нами свежая часть. Говорят, что где-то позади нас остановились до поры до времени подошедшие из тыла танки, и много — чуть ли не целый танковый корпус. Может быть, это тот корпус, который взаимодействовал с нами под Тросной?

Раннее утро. Возвращаюсь на КП с передовой, куда ходил с очередным поручением. Как зарядило мокропогодье со вчерашнего дня, так и стоит. Поле созревшей пшеницы, которым я иду по протоптанной сквозь него тропке, выглядит очень грустно: во многих местах оно смято, колосья поникли, лежат на земле, и на ее темном фоне матово желтеют высыпавшиеся зерна, а на тропке колосья втоптаны в грязь, втоптаны нашими ногами. Но что делать? Дорога к передовой лежит через это поле, которое уже и убирать пора, и его не обойти.

Уже подходя к нашему оврагу, в нескольких шагах от спуска в него вдруг замечаю у себя под ногами сплюснутую консервную банку, влипшую в землю. Банка явно не нашего происхождения. У меня на должности полкового переводчика уже выработалась привычка, доведенная, можно сказать, до автоматизма, обращать внимание на все немецкое, не говоря уже о документах или печатных материалах. На любом предмете возможна поясняющая надпись, которая чем-то дополнит сведения о противнике. А знать о нем надо все, все может пригодиться.

Вот почему я и остановился, увидев под ногами раздавленную банку: окрашена она как-то странно, консервные банки так никогда не окрашивают, — в серых и желтых пятнах камуфляжа. Для чего у немцев используется такая баночка? Может быть, на той стороне, которой она вдавлена в землю, найдется какая-то надпись? Надо поднять и прочитать!

Я нагнулся, подцепил банку ногтями за края — она не поддалась: видно, крепко влипла в мокрую от дождя глину. Я потянул посильнее. Жестянка подалась. Но что-то мешало поднять ее выше. Потянул ее сильнее и заметил: снизу за ней тянется штырек или тросик толщиной с карандаш, а длиной чуть покороче. А за тросиком из земли показалась какая-то странная штука — нечто вроде круглой серой гирьки величиной с кулак.

Что же я вытащил?

Я держал свое обретение за края жестянки, как взял с самого начала, пальцами обеих рук. Немецкая мина? Но я знаю их системы. Может быть, это новая, неизвестного образца? Но если это мина, то она взорвалась бы при первом моем прикосновении к ней. А я держу ее в руках, и ничего страшного не происходит. Может быть, это часть, деталь чего-нибудь? Отнесу-ка эту штуку на КП, покажу, глядишь, кто-нибудь разъяснит.

Скользя по мокрой глине откоса, я спустился, вернее — почти скатился на подошвах в овраг. И сразу увидел несколько наших саперов с лопатами в руках, идущих, видимо, на какую-то работу, впереди них шагал лейтенант — командир полкового саперного взвода.

— Слушай! — обратился я к нему, держа перед собой на вытянутых руках так заинтриговавшее меня приобретение. — Что это такое? Взгляни!

Лейтенант глянул — и переменился в лице, даже побледнел мгновенно. И закричал:

— Брось! Брось сейчас же!..

Куда бы бросить? Я увидел чуть в стороне, на дне оврага, воронку от немецкого снаряда, заполненную дождевой водой. Размахнувшись, швырнул непонятную гирьку туда.

— Ложись!!! — ударил меня в уши крик лейтенанта. Я плюхнулся на мокрую, холодную траву, слыша, как одновременно со мной бросаются на землю и саперы во главе со своим командиром. Я замер, ожидая взрыва.

Бежали секунды — одна, другая, третья…

Но взрыва не последовало.

Я поднялся. Увидел, что поднялись и саперы.

— Слушай! — обратился я к лейтенанту. — Что за штуку я держал в руках?

— Смерть ты свою держал или вечную инвалидность, никак не меньше! — в сердцах бросил лейтенант, присовокупив к этим объяснениям несколько выразительных слов, которые в печати никак нельзя воспроизвести.

— Ты понимаешь, что вытянул? — кипятился лейтенант. — Это последнее немецкое изобретение — противопехотная мина, которая ставится с самолета. Они ее только сейчас применили. Оболочка сделана нарочно тяжелой, чугунной. Таких мин заряжают немцы в контейнер множество, и когда мина падает, она набирает сильную инерцию, и если земля не очень твердая — вбивается в нее. А затем подкарауливает, кто из наших на нее наступит.

— Почему же она не взорвалась сразу, как только я до нее дотронулся?

— Потому что потянул, а не нажал. Вот если бы надавил на жестянку — тут бы рвануло! Таков инженерный расчет.

Вот после этих разъяснений саперного лейтенанта, и то не сразу, а когда под воздействием его слов поработало мое воображение, мне стало не по себе.

Этого испытания на везение моей судьбе, видимо, показалось мало. В тот же день она уготовила мне еще одно.

Вечером всех нас, штабных, Берестов послал в батальоны — проверять, как ведется наблюдение за противником в ночное время, высока ли бдительность. Из-за пасмури стемнело рано, но начальник штаба приказал начать проверку не раньше полуночи — когда начинается самое глухое время, а сон схватывает уже крепко. За мной пришел присланный из батальона связной, который, как и подразумевалось, хорошо знает дорогу туда. Связным, присланным за мной, был солдат-узбек лет сорока, в туго натянутой пилотке, сидящей прямо, как тюбетейка, в длинной шинели.

— Дорогу хорошо знаете? — спросил я его.

— Хорошо, хорошо. Ходил! — ответил он, с трудом произнося русские слова.

— Ну, коль хорошо, то пошли! — скомандовал я, уже на ходу набрасывая прихваченную в последний момент плащ-палатку: дождь кончился, но было сыро и зябко.