Юрий Стрехнин - Избранное в двух томах. Том II

— Давайте разговаривать по-деловому. Вот наши условия. Вы рассказываете нам все: кто вас послал, ваше задание, пароли, явки в здешних местах, кто вы и кто с вами. Если вы поступите так, это позволит нам сделать вам снисхождение, учитывая ваш прекрасный пол и не менее прекрасный возраст. Законы военного времени требуют подвергнуть вас смертной казни за шпионаж против германской армии, и там, в Калинковичах, вас уже поспешили приговорить. Но мы освободим вас. Вы получите соответствующие документы и сможете уехать в любую местность, находящуюся под нашим управлением, и жить там спокойно. Но возможен и другой вариант. Мы уверены, что вы — вполне подготовленная разведчица. Иначе вас не отправили бы в такой полет. Ваша квалификация позволяет вам принять и более привлекательное для вас предложение. Вы могли бы служить у нас. Мы предоставим вам такую работу, которая ничем не заставит вас рисковать, но даст вам хорошее обеспечение и сейчас, и в будущем. Может быть, вы думаете, что Россия победит? Да, вермахту пришлось значительно отступить. Но смеется тот, кто смеется последним. Германия еще повернет весь ход войны в свою пользу. Некоторые наши союзники стали нашими врагами. Но ваши союзники могут стать еще более страшными врагами для вас, чем наши для нас. А главное — германский ум скоро даст в руки армии фюрера новое оружие, которое переменит все карты. Впрочем, не будем теоретизировать. Мы предлагаем вам хороший и — поймите это — единственный выход.

Гестаповец помолчал, вглядываясь в лицо Саши, как бы стараясь понять, какое впечатление на нее произвела его речь.

— Итак? — спросил гестаповец, выждав. — Ваше решение?

Саша промолчала.

Тем же размеренным, менторским тоном, стараясь придать своему голосу оттенок доброжелательности, эсэсовец сказал:

— Должен предупредить вас. Если не примете нашего предложения, это вынудит нас поступить по всей строгости закона. И хочу вернуться к тому, с чего начал. В случае, если вы не захотите искупить свою вину перед рейхом, вы будете казнены. Но в газете, издаваемой для населения, а также по радио мы сообщим, что вы раскаялись и сотрудничаете с нами. Мы не оставим вам не только жизни. Мы не оставим даже хорошей памяти о вас там, на русской стороне. Чтобы вы могли быстрее прийти к единственно разумному решению, уведомляю вас, что сообщение о вашем переходе на нашу сторону мы уже даем. У вас останется только один выход. Повторяю — единственно разумный.

«Интересно, каким именем ты меня в своем сообщении назовешь?» — про себя усмехнулась Саша. Гестаповец, видимо, уловил эту усмешку в ее взгляде:

— Ваши товарищи сообщили нам ваше имя. Разумеется, оно вымышленное. Мы знаем, что перед отправкой на задание вы получаете псевдонимы. Но с нас достаточно и псевдонима.

«Что же не скажешь даже, какое мое имя ты узнал? Никто меня не выдал. Врешь ты все». — Саша едва сдержалась, чтобы не сказать все это вслух.

— Ну что же, — проговорил гестаповец, так и не дождавшись от Саши ответа. — Я понимаю, что вам необходимо серьезно подумать. Мы вам дадим для этого время. Не так много, но дадим.

Гестаповец повернулся к своему начальнику, как бы испрашивая его одобрения.

— О да! — кивнул тот. — Вы, Генрих, насколько мне удалось уловить смысл вашей речи, заставите как следует призадуматься эту девушку.

— Красную девушку. В самом прямом смысле — красную девицу, как говорят русские, — засмеялся гестаповец, довольный своим каламбуром.

— Если эта девушка упряма так же, как и другие красные…

— Так или иначе, я сумею сделать ее более разговорчивой, — заверил гестаповец своего начальника.

Немцы говорили на своем языке, но Саша поняла все.

Сказать этому вежливому разъяснителю сразу, чтобы и не рассчитывал? Но надо ли ускорять свой конец?

Лощеный адъютант, который привел Сашу в кабинет, пришел за нею. Саша вновь оказалась в той же комнате без окон. Немного погодя безмолвный солдат с эсэсовскими значками в петлицах мундира принес и поставил на скамью суп в алюминиевой миске, положил ложку и кусок хлеба. Есть Саше совсем не хотелось, но она все же взялась за еду — силы надо поддерживать.

Немного погодя тот же солдат так же безмолвно забрал пустую миску и ложку и ушел, закрыв дверь.

От всего пережитого за день, от назойливых увещеваний гестаповца, которые она так долго выслушивала, Саша почувствовала страшную усталость. Она прилегла на скамью, отвернувшись от бьющего в глаза света лампочки. Хотелось уснуть, но все в ней было словно взвинчено. Однако в конце концов какое-то полузабытье охватило ее.

Отчаянный крик, полный неизбывной боли и ужаса, заставил Сашу вскочить. Крикнули где-то близко, за стеной. Крик повторился. Он был протяжен, казалось — бесконечен. Саша зажала уши ладонями. Однако крик все равно проникал в них. Но вот он оборвался. Саше показалось, что сразу же после этого за дверями послышался какой-то шорох. И в эту же секунду лампочка над дверью погасла. Сашу окружил непроницаемый мрак. «Нарочно потушили?» — она прислушалась. Мрак, безмолвие…

И вдруг — снова протяжный стон за стеной, стон, перешедший в вопль.

Стенания, доносившиеся из-за стены, врывались в мозг. Саше уже казалось, что терзают не кого-то, а ее, и что терзаниям этим не будет конца.

Но вот за стеной все стихло. И сразу же вновь загорелась лампочка. В дверном глазке, кажется, что-то шевельнулось. «Наблюдают, сволочи!» — с ненавистью посмотрела Саша на дверь.

Она прислушивалась: не донесутся ли из-за стены вновь крики. Кого там мучают фашисты? А что, если товарищей по десантной группе? «Ребята, ребята, где же вы?» — с тоской думала она. «Врет фашист, что вы назвали меня. Не верю. Не верю… Как плохо мне, что я не с вами».

Прошло, наверное, немало часов, полных напряженного ожидания, тяжелых раздумий, тревоги, мучительных, бесплодных поисков выхода и коротких минут полусна-полузабытья. И всякий раз, как только Саша сваливалась на скамью и смежала глаза, ее заставлял вскакивать вновь возникавший за стеной голос чей-то боли.

Кончился день, началась ли ночь?

Она все ждала: за нею придут. Что сказать гестаповцу, который дал ей так много времени для размышлений? Да ничего. Плюнуть в фашистскую рожу — и так поймет, что к чему. А потом? Он пошлет туда, за стену? Или сразу…

За нею не пришли. Тот самый гестаповец, который разговаривал с нею, явился сам.

— Итак, вы хорошо подумали? — спросил он. — Я могу доложить о вашем согласии, не так ли?

— Не так! — коротко ответила Саша.

— Очень жаль… Нам не хотелось бы подвергать вас другому обращению… — Он посмотрел даже как бы с сочувствием. — А все-таки, может быть, мы договоримся, как это у вас говорят, полюбовно?