Юрий Стрехнин - Избранное в двух томах. Том II

«Память… Ты можешь погубить. И не только меня, но и других: а что, если я не выдержу? Нет, я выстою. Но прошу тебя, память, — если мне станет совсем невыносимо, если я хоть на секунду усомнюсь, что ни единое нужное врагу слово не сорвется с моего языка, — покинь меня. Насовсем. Но сейчас… Сейчас помоги мне, память, как помогала уже не раз, мыслями уйти из этих тюремных стен, уйти от того, что ждет меня, что стоит уже у порога этой камеры…

«Забудь свое имя». Кто сказал мне это впервые и когда? Нет, это не сама себе я сказала. Мне приказали это поздней осенью сорок первого».

Это произошло после возвращения Саши из Николаевки, когда уже стояла зима. Ее вызвал к себе в райком Шевченко.

Она старалась догадаться зачем: новое задание? Снова идти через фронт?

Но оказалось, Шевченко вызвал ее совсем для другого. Он спросил ее:

— Как ты посмотришь, если мы предложим тебе вновь пойти в тыл врага?.. Но предварительно пройдешь кое-какую подготовку.

Саша даже растерялась от неожиданности:

— Туда… экзамены сдавать?

Шевченко рассмеялся:

— Считай, ты их уже выдержала. Хотя бы в Николаевке. Экзамены! Это тебе не в институт поступать. Дадим направление — и все. Если, конечно, согласна.

— Я согласна. Если надо.

— Другого ответа я от тебя и не ждал. — Сказав это, секретарь райкома задумчиво и внимательно посмотрел Саше в глаза: — Но все-таки подумай еще. И крепко. Представляешь, что будет с тобой, если схватят фашисты?

— Представляю…

— Сможешь ли вытерпеть все и не сказать ни слова?

— Я же комсомолка…

— Все-таки — подумай.

— Что думать? Если достойна — посылайте.

— Хорошо. Тебя вызовут.

Саше пришлось ждать недолго. Через несколько дней ее вызвали в областной комитет партии. Ее провели в комнату, где за столом сидела незнакомая ей женщина, а в сторонке — секретарь обкома Шабанов, которого она несколько раз видела во время его выступлений на собраниях и митингах.

— Здравствуйте, Шурочка! — ответила женщина, когда Саша, войдя, поздоровалась. — Садитесь поближе, — пригласила она. — Я хотела бы с вами поговорить.

Было в голосе этой женщины что-то располагавшее к ней. С первой же минуты Саша почувствовала, что это добрая, заботливая учительница, которую знаешь давно и с которой можно поделиться всем сокровенным. Саша даже как-то забыла в эти минуты, что она с этой женщиной не наедине, что тут же в комнате сидит и секретарь обкома.

— Я депутат Верховного Совета по нашей области, Масленникова, — объяснила женщина. — Мне сказали, что вы согласны идти опять к немцам в тыл, разумеется, после подготовки.

— Да, согласна! — подтвердила Саша.

— Задания будут посложнее, чем вы имели прежде, — вмешался в разговор молчавший до этого Шабанов. — Не только в родных курских краях придется действовать. Может быть, в совсем далеких. Оттуда за одну ночь домой не вернешься, как возвращались вы из Тима.

Саша удивилась: «Все-то они про меня знают».

— Вы слыхали про Зою Космодемьянскую? — спросила Сашу Масленникова.

— Конечно. И по радио и в газетах только что…

— А не боитесь, что с вами может случиться то же, что случилось с Зоей, что вас схватят немцы?

— Боюсь… — призналась Саша. — А еще за маму боюсь. Как она все перенесет, если узнает про такое…

— Понимаю вас… — задумчиво проговорила Масленникова. — Матерям трудно. Им больнее, чем кому бы то ни было.

Выждав минуту-другую, Масленникова спросила:

— И все-таки, вы решаете твердо?

— Да, — ответила Саша.

— Если так… — Масленникова встала из-за стола и подошла к Саше, поднявшейся со стула. — Благословляю тебя, Шурочка, — она обняла Сашу и поцеловала ее. — Иди, дочка! Иди и будь мужественной! — Она обернулась к Шабанову, тоже поднявшемуся со своего места. — Так посылаем ее к Кремлеву?

— Да, — согласился Шабанов. — Сегодня и направим. — Он крепко пожал руку Саше: — Желаю успеха, комсомолка!

Уже уходя, на пороге, Саша обернулась:

— Только вот что матери сказать?.. Я не хочу, чтобы она знала…

— Скажите вашей маме, что вы направлены на курсы медсестер, а после их окончания будете работать в госпитале, — посоветовал Шабанов.

На следующий день Саша явилась к полковнику Кремлеву — ее новому начальнику.

— Что вы умеете? — спросил ее полковник.

— Стрелять. Научилась еще в школе. Знаю азбуку Морзе и немного — радиостанцию.

— Где научились?

— У нас в институте был осоавиахимовский кружок радиолюбителей. А еще я немного знаю немецкий.

— В институте изучали?

— Много не успела. Я же только первый курс кончила. Но еще в школе любила языком заниматься.

— Хорошо владеете?

— Читать могу. Понимаю, что немцы говорят. И сама с ними немножко говорить могу. Практики у меня было не очень много…

— В Николаевке, в столовой? — Кремлев пообещал: — Ничего, получите практику… побольше.

Он посмотрел в паспорт Саши, ее комсомольский билет:

— Кулешова Александра Александровна… Какое хотите взять себе имя?

— Имя? — не поняла Саша. — У меня свое есть.

— Про свое — забудьте. У нас правило — каждый боец получает условное имя. После этого никто, даже товарищи по службе не должны знать его настоящего имени. Это необходимо, чтобы предохранить себя от провалов в будущем. Мало ли какие впоследствии могут возникнуть ситуации…

— Понимаю.

— Так выбирайте себе имя. И фамилию.

Саша подумала:

— Клава Васильева.

Полковник спрятал ее документы в сейф.

— Итак, товарищ Васильева, будем вас учить. Можете попрощаться с родными. Даю вам сутки.

Саша поехала домой, в Рогозцы. Стараясь говорить как можно более беззаботным тоном, объявила матери:

— Знаешь, мама, меня посылают на курсы, буду медсестрой.

Поверила ли мать? Кажется, поверила. Засуетилась, стала собирать дочку в дорогу.

— Да ничего не надо, мамочка! Только самое необходимое.

Саша быстро собрала свой вещевой мешок, поцеловала мать, отца, сестренку и заторопилась:

— До свидания, я побежала.

Она боялась, что если еще хотя бы ненадолго останется с матерью, то не сможет скрыть своего волнения, и та догадается, что Сашу посылают совсем не на курсы медсестер, а на какое-то другое дело, сопряженное с большой опасностью.

Молчаливый немец-тюремщик подождал, пока она выйдет из камеры, провел ее темным и низким подвальным коридором, освещенным тусклой, одетой в проволочную сетку, лампочкой. В конце коридора крутые выщербленные ступени вели наверх. Эти ступени Саше были уже знакомы: по ним ее свели впервые в этот подвал несколько дней назад, сразу после того, как ее с товарищами схватили. По ним она поднималась, когда ее вызывали на допрос, и опускалась после допроса…