Сергей Кисин - Деникин. Единая и неделимая

Обновленная Польша нужна была Доброволии как еще один фронт против большевиков, но только при условии, что «начальник государства» Юзеф Пилсудский не будет «разевать рот на чужой каравай». Вот тут-то и таились главные разногласия — только восстановив долгожданную независимость, новая польская элита уже потребовала «справедливых границ». В частности, Пилсудский был уверен, что только путем реституции Украины поляки могут «обеспечить себя с Востока». А «обеспеченность» по-пилсудски — это Правобережная Украина с Киевом. В идеале вообще восстановление Речи Посполитой до ее трех разделов, в границах 1772 года — «от можа до можа». На этих условиях Пилсудский еще мог вести переговоры о совместных действиях с Деникиным против большевиков.

Понятно, что без французского подталкивания тут не обошлось, но аппетиты-то каковы.

В Таганроге в качестве постоянного представителя Варшавы при Ставке ВСЮР сидел граф Владимир Бем де Косбан (в свое время служил в 9-м Уланском полку). 13 сентября 1919 года сюда прибыла для переговоров о возможных совместных действиях против большевиков польская миссия во главе с бывшим генерал-майором русской службы Александром Карницким.

Радостный главком пил за «кровный союз» России и Польши, намекал на то, что сильно на запад, на Киев вместо Москвы его армия отклонилась исключительно для соединения фронта с Пилсудским, и вот сейчас пришла пора общими усилиями взяться за «красную чуму». По крайней мере, Деникин надеялся, что хотя бы КАКАЯ-ТО активность польской армии на Западном фронте, хотя бы «демонстрация» не позволит красным удержать там серьезные силы и не перебросить их против Добрармии.

Однако бывший начальник Кавказской кавалерийской дивизии Карнцикций был невозмутим — поляки готовы выступить против большевиков только в обмен на твердые гарантии в отношении передачи им Литвы, Белоруссии и Волыни. Изрядно отпивший цимлянского начальник штаба польской миссии генерал Вацлав Пшездецкий, подкручивая усики, чисто с польским гонором вещал:

«Большевиков мы не боимся. У нас теперь огромная армия. На фронте дерутся большие силы, и, кроме того, мы имеем еще большие силы в виде резервов. Общая цифра значительно превышает 500 тысяч человек, и к весне мы ее более чем удвоим. Армия молодая, контингент, не тронутый большевизмом, патриотичен и находится в наших руках. Снабжение, вооружение и финансы — блестящи. Мы можем почти с уверенностью сказать, что более сильной армии уже ни у кого нет… Таким образом, нам незачем сговариваться из-за боязни большевиков. Для того чтобы не было большевизма, мы должны двигаться вперед и можем это делать вполне самостоятельно. Мы назад никуда уже не пойдем. Мы дошли до границы, где находились поляки, теперь подходим к пределам русской земли. И мы можем вам помочь, но мы желаем теперь заранее знать, что нам заплатят за нашу кровь, которую нам придется пролить за вас. Если у вас нет теперь органа, желающего с нами говорить по тем вопросам, которые нас так волнуют, под тем предлогом, что они не авторитетны для решения вопроса о территории, то нам здесь нечего делать. Итак, я не протестую официально против союза и содружества в войне, но я хочу знать, на каких условиях это будет. Ведь вы же, начиная войну с Францией и Англией, до ее начала сговорились же о взаимных уступках и гарантиях… Так и мы просим это еще раз сделать. Об этом я прошу Вас вновь довести до сведения — кого вы находите нужным. И мы готовы начать разговоры хоть сейчас с теми лицами, которых выберет ваше правительство».

Разочарованный в земляках Деникин раздраженно бросил: «Сожалею, что русское гостеприимство так превратно понято. Явно не политик и уж тем более не дипломат, Деникин так и не понял, что поляки НЕ СОБИРАЮТСЯ помогать Белой России. Более того, она им менее выгодна, чем красная, ибо только Ленин и Ко в тот момент, надеясь на «мировую революцию», могли сквозь пальцы смотреть на любые самостийности и нэзалэжности. До них еще дойдет черед «красного колеса». А пока готовы были перетерпеть и Пилсудского. Но Деникин с его «единой и неделимой» не только «от можа до можа», но и вопрос о Литве, Белоруссии и Волыни даже не рассматривал. В эйфории летнее-осенних побед Деникин даже заявлял по поводу переговоров с поляками и грузинами: «С этими господами я решил прекратить всякие переговоры, определенно заявив им, что ни клочка русской земли они не получат».

Во время встречи в Варшаве Пилсудский говорил Маннергейму: «Что я могу сделать, если русские белые руководители не понимают: та Россия, которая возрождается на наших глазах, не будет той же в точности Россией, что была раньше. Польша, как и Финляндия, больше не могут быть частью этого государства! В сентябре я послал к генералу Деникину военную делегацию во главе с генералом Кар-ником (имелась в виду миссия генерала Карницкого. — Прим. автора), дабы заявить, что мы готовы пожертвовать польской кровью для его движения. Но когда Карник поднял вопрос о независимости Польши, Деникин начал говорить о неделимости России, частью которой Польша якобы осталась до сих пор. Пока будет господствовать такая точка зрения, я считаю безнадежным делом вступать в переговоры с высшими лицами России».

Англичане уже открыто демонстрировали свою индифферентность. Ллойд Джоржд заявлял: «Я не могу решиться предложить Англии взвалить на свои плечи такую страшную тяжесть, какой является водворение порядка в стране, раскинувшейся в двух частях света, в стране, где проникавшие внутрь ее чужеземные армии всегда испытывали страшные неудачи… Я не жалею об оказанной нами помощи России, но мы не можем тратить огромные средства на участие в бесконечной гражданской войне… Большевизм не может быть побежден оружием, и нам нужно прибегнуть к другим способам, чтобы восстановить мир и изменить систему управления в несчастной России…»

Впрочем, среди англичан были впосле искренне подцеживающие белых Люди, вроде глав военных миссий генералов Бриггса и Хольмана. Последний даже лично участвовал в боях в качестве авиатора.

«Две морали, две политики, две «руки» — дающая и отъемлющая, — сетовал Деникин. — И двойной след, оставленный в памяти русских людей: горечь при мысли о пропавших, неповторимых возможностях и благодарность сердечная тем, кто искренне нам помогал».

В таких условиях ожидать успеха от похода на Москву было утопией. Как утопией были и единичные инициативы того же Шкуро и Кутепова, предлагавших в разное время «бросить все» и своими корпусами идти прямо на Москву, до которой, казалось, рукой подать. Лавры возможного «спасителя Отечества» не давали спать никому.

Вероятно, крушение надежд и невозможность дальнейшего наступления должны были понимать в Ставке. Почти одновременно со взятием Деникиным Орла и достижения наивысшей точки наступления в октябре захлебнулся натиск на Петроград Северо-Западной армии генерала Юденича. На Севере из Архангельска и Мурманска был эвакуирован английский воинский контингент, который худо-бедно помогал генералу Миллеру на бескрайних территориях в Коми сражаться с большевиками. Без британцев, которые тут же свернули поставки вооружений, Северная армия Миллера была обречена. У Колчака в Сибири дезертирство приняло массовый характер. Солдаты толпами валили в тайгу, присоединяясь к партизанам, объединялись в огромные армии и контролировали независимые от всех территории, сопоставимые со средней европейской страной. Деникин оставался один на всем Белом фронте. В Ставке не могли этого не понимать, но вряд ли хотели смириться с неизбежным крахом, ибо еще не отзвенел в ушах малиновый перезвон московских колоколен.