Сергей Кисин - Деникин. Единая и неделимая

Однако даже сам факт того, что за откровенный разбой, мародерство, неподчинение можно было угодить под суд, а при наличии деятельного начальника и украсить собой ближайшую осину, уже действовал отрезвляюще на потенциальных буянов.

Спустя неделю после введения судов отступление и погромы в прифронтовой полосе сами собой прекратились.

Тем временем Корнилов все больше и больше из военной превращался в политическую фигуру. Он сделал достаточно ловкий ход — начал бомбить правительство острыми телеграммами о положении на фронте так, чтобы они просачивались в прессу. Охотно печатаемые в газетах телеграммы пользовались бешеной популярностью, представив личность генерала чуть ли не как единственного потенциального спасителя страны.

Естественно, Корнилов выражал не только свое личное мнение. В нем видели крупную фигуру все правые партии от националистов до кадетов, тайные офицерские организации, которые скоро стали называться «корниловскими группами», казачество, крупная буржуазия, все те силы, которым претило соглашательство Временного правительства с Совдепом и лидерами национальных окраин. Сам генерал ни разу не обмолвился о стремлении к личной власти. Диктатуру он признавал лишь как средство «наведения порядка», но никак не «лестницу в Зимний». При последующих консультациях он соглашался с тем, что в новом правительстве должен остаться Керенский, но войти также ряд лиц уважаемых самого широкого круга — социалисты Георгий Плеханов, комиссар правительства при 8-й армии эсер Максимилиан Филоненко, комиссар Юго-Западного фронта Борис Савинков, генерал Алексеев, адмирал Колчак и др. Однако, по его мнению, это было возможно лишь после наведения известного «порядка» в столице, по типу «порядка» в армии — с судами и виселицами.

Керенский с тревогой следил за стремительным подъемом популярности генерала, читал в газетах его телеграммы о необходимости борьбы с «армейскими большевиками», разложением войск, тыла и пр. Выступать прямо против Корнилова, настроив против себя все офицерство и генералитет, для него было самоубийственным, игнорировать телеграммы — двусмысленным, идти у них на поводу — опасным. Необходима была пауза, время на размышление, время, которого не было. На министра-председателя давили с разных сторон — Савинков с фронта, Милюков почти что слева, крупнейший промышленник «прогрессист» Павел Рябушинский почти что справа. Керенский вынужден был пустить Корнилова в Ставку с жестким контролем за его действиями, чтобы вовремя обезвредить потенциального врага. Тем более что Ставка уже мало что значила, а вот оторвать его от войск фронта, которые за ним могли пойти в огонь и в воду, в том числе и на столицу, было тактически правильно.

16 июля Керенский прибыл в Ставку лично прощупать обстановку и разобраться с ситуацией в армии. Корнилова не было — сложное положение на фронте вынудило его остаться в штабе, хотя свое понимание ситуации он изложил письменно в специальной телеграмме.

То, что он услышал, совершенно повергло Керенского в шок. Оправдывался Брусилов, все на свете проклинал Клембовский, пожимал плечами Лукомский, щурил глаза Савинков, скептически взирал на всех поверх очков Алексеев. Однако особенно министра-председателя потряс доклад командзапа Деникина.

«С глубоким волнением, и в сознании огромной нравственной ответственности, я приступаю к своему докладу; и прошу меня извинить: я говорил прямо и открыто при самодержавии царском, таким же будет мое слово теперь — при самодержавии революционном», — начал генерал. Далее он подробно изложил полный развал фронта перед наступлением, вызванный, по его мнению, «приказом № 1» и дезорганизующей работой левых партий на фронте и самого бессильного правительства в тылу.

«В числе факторов, которые должны были морально поднять войска, но фактически послужили к их вящему разложению, были комиссары и комитеты.

Быть может, среди комиссаров и есть черные лебеди, которые, не вмешиваясь не в свое дело, приносят известную пользу. Но самый институт, внося двоевластие, трения, непрошеное и преступное вмешательство, не может не разлагать армии».

Далее Деникин скрупулезно излагал факты, способствующие полному параличу командования подразделениями и той рольи, которую в этом сыграли учреждаемые по воле правительства солдатские комитеты:

«Поход против власти выразился целым рядом смещений старших начальников, в чем, в большинстве случаев, приняли участие комитеты. Перед самым началом операции должны были уйти командир корпуса, начальник штаба и начальник дивизии важнейшего ударного участка. Подобной участи подверглись, в общем, 60 начальников — от командира корпуса до командира полка…

Учесть все то зло, которое внесено было комитетами, трудно, В них нет своей твердой дисциплины. Вынесенное отрадное постановление большинством голосов — этого мало. Проводят его в жизнь отдельные члены комитета.

И большевики, прикрываясь положением члена комитета, не раз безвозбранно сеяли смуту и бунт.

В результате — многоголовие и многовластие; вместо укрепления власти — подрыв ее. И боевой начальник, опекаемый, контролируемый, возводимый, свергаемый и дискредитируемый со всех сторон, должен был властно и мужественно вести в бой войска…»

Подытоживал Деникин совсем уже шокирующее для Керенского. Он даже не скрывал, что одной из главных причин поражения летней кампании стало его собственное руководство военным министерством:

«Я скажу более: У нас нет армии. И необходимо немедленно, во что бы то ни стало создать ее.

Новые законы правительства, выводящие армию на надлежащий путь, еще не проникли в толщу ее, и трудно сказать поэтому, какое они произвели впечатление. Ясно, однако, что одни репрессии не в силах вывести армию из того тупика, в который она попала.

Когда повторяют на каждом шагу, что причиной развала армии послужили большевики, я протестую. Это неверно. Армию развалили другие, а большевики лишь поганые черви, которые завелись в гнойниках армейского организма.

Развалило армию военное законодательство последних четырех месяцев. Развалили лица, по обидной иронии судьбы, быть может, честные и идейные, но совершенно не понимающие жизни, быта армии, не знающие исторических законов ее существования.

Вначале это делалось под гнетом Совета солдатских и рабочих депутатов — учреждения, в первой стадии своего существования явно анархического. Потом обратилось в роковую ошибочную систему».

Генерал вещал как пифия. Он не просто обличал, он предлагал собственный срочный выход из создавшегося положения: «Армия развалилась. Необходимы героические меры, чтобы вывести ее на истинный путь: